— А, которая ума палата? — уточнила я.
— Нет, — ответила Элси, помешивая чай. — Та в субботу. И в голубой форме. Маленькие уши. Запоминай, это важно.
— Почему вдруг это важно?
— Важно, Флоренс. Важно, и все. Меня может не оказаться рядом, так что нужно тебе самой не забывать.
— Я их вечно путаю, — пожаловалась я. — Их тут так много…
Их тут действительно много — целая «армия помощниц» мисс Биссель. Снуют по «Вишневому дереву», кормят нас, купают, водят шаркающих стариков с места на место, будто в карты играют. Некоторым жильцам требуется особый уход. Нам с Элси повезло, мы — первый уровень. Нас кормят и купают, но в остальном обычно оставляют справляться самих. Мисс Биссель говорит, что за первым уровнем она смотрит вполглаза (от этого кажется, будто за остальными она смотрит оставшимися полутора). Тех, кто тяжелее третьего уровня, из «Вишневого дерева» убирают как неугодных свидетелей чужой жизни. В основном отсюда переводят в «Зеленый берег», который и не зеленый, и не берег, а место, где люди ожидают встречи с Создателем в пронумерованных комнатах, громко зовя прошлое, будто оно может воскреснуть и спасти их.
— Интересно, какого уровня новенький, — сказала я вслух, глядя на двенадцатую квартиру.
— О, минимум второго, — заверила Элси. — А то и третьего. Ты же знаешь мужчин — они не очень живучи.
— Надеюсь, что не третьего — так мы его никогда не увидим.
— Да почему, во имя Господа, ты хочешь непременно его увидеть, Флоренс? — Элси отодвинулась на стуле, и ее кардиган слился со стоявшим сзади буфетом.
— А чтобы скоротать время, — отозвалась я. — Как с программой «Лайт».
Мы сидели у окна в моей квартире — Элси утверждает, что отсюда вид гораздо лучше, а мимо нас неторопливо шел день. Изредка что-нибудь происходило во дворе. Маясь от скуки, я всякий раз смотрю в окно. Это гениальное изобретение, не хуже заранее нарезанного хлеба. Куда интереснее телевизора. Садовники, уборщики, почтальоны. Никто ни на кого не обращает ни малейшего внимания. Столько отдельных жизней, и каждый спешит себе по своей, торопясь на ту сторону, хотя и неизвестно, что их там ждет.
Вряд ли женщина, которая раздавала нам печеную фасоль, что-нибудь кому-то передала, но вскоре за контейнером приехали, и я смотрела, как жизнь Бренды грузят в фургон и увозят. На дорожке не осталось и следа контейнера с вещами — вот уже кто-то прошел по тому месту, где он стоял. Жизнь продолжается, все идет своим чередом. Люди перебегают с места на место, спасаясь от дождя, персонал в форме ходит по лестницам, голуби убивают время, рассевшись на желобе в ожидании момента улететь куда-нибудь еще. Кажется, будто отпечаток, оставленный Брендой (или Барбарой?), настолько неважен и незначителен, что бесследно растворился, едва ее не стало.