Элси ответила, что уже сто лет его не носит и даже не знает, где он. Вещи теряются, сказала она. Их забывают на скамейках и в кинотеатрах, они выпадают из карманов пальто, их одалживают людям, которые не удосуживаются вернуть взятое. В конце концов подруга остановила свой выбор на шарфе в шотландскую клетку. Вернее, она думала, что это шотландская клетка, а я не стала разрушать ее иллюзии язвительным замечанием.
На эскалаторе мы поднялись на верхний этаж. Я всегда была большой поклонницей эскалаторов. Вот бы их повсюду побольше ставили! Они ведь не просто тебя куда-то доставляют, но и можно вокруг посмотреть, пока едешь. Я хотела прокатиться еще раз, но Элси заявила, что, если мы не поторопимся, в кафе не останется мест, и я отложила это до другого раза. В кафе мы сделали заказ, взяли маленькие меламиновые подносы со столика в углу и пили кофе из толстых фаянсовых чашек. О Ронни мы не говорили. Странно, я о нем даже не вспоминала и впервые за долгое время была не прочь поговорить о чем-нибудь еще. Только когда мы вышли из универмага и пошли против толпы в обратном направлении, он снова всплыл в памяти. Виной тому стала церковь, глядевшая на город с вершины холма, как строгая мамаша.
— На том кладбище похоронили Бэрил, — сказал я.
— Вон там она, — кивнула Элси. — За тем платаном.
Подойдя к кладбищенским воротам, мы, не сговариваясь, остановились у маленькой застекленной витрины с расписанием служб и плакатами детских групп и молодежных клубов. На отсыревшей деревянной раме золотыми буквами было выложено: «Св. Элигий».
— Я помню похороны. Так хорошо помню, будто мы только что вышли из церкви.
— Вот видишь, — оживилась Элси. — Воспоминания у тебя в голове, нужно только поискать.
— Не обязательно себя заставлять, если нет желания. — Джек постукивал по тротуару тростью. — Некоторые воспоминания лучше не ворошить.
— Отчего же. — Я толкнула калитку, которая отгребла все листья с дорожки. — Я хочу вспомнить, ведь только так мы сможем найти ответы.
Ронни пришел на похороны Бэрил.
Помню, он прошел по проходу и сел в первом ряду, и никто не осмелился его остановить — в церкви было полно народу, но народу молодого и зеленого. Мы с Элси сидели сзади, ближе к выходу: я беспокоилась, как бы ей не понадобилось на воздух. Элси, бледная, тоненькая, так дрожала, что мне приходилось поддерживать ее руки, иначе молитвенник то и дело вываливался на пол. Не помню, какой гимн мы пели. Сложно подобрать худший момент, чтобы заставлять людей петь, когда горло стиснуто горем и они едва могут слово произнести.