Дверь открылась, и, обеспокоенный резким звяком оков, дверник судебной палаты, с длинным топором на плече, всунулся в комнату.
Александр махнул на него рукой, и голова дверника скрылась.
Гончар тем временем стоял, поворачивая перед глазами замлевшие кисти рук и осматривая их. Потом поднял глаза на Александра и, усмехнувшись, спросил:
— Не боишься, что убегу? Ведь я же отчаянный!.. Али вот хвачу тебя ножиком!..
— Что отчаянный, знаю, — спокойно возразил Александр. — Зарезать ты меня не зарежешь: не пакостник!.. А бежать... зачем тебе бежать, когда, быть может, я и так тебя отпущу. Покайся — дарую тебе пощаду!..
— Уж как ты добр до меня! — насмешливо ответил Рогович.
Это был поединок! Кровавым потом души давался и тому и другому каждый удар, каждый натиск на противника. Невский сознательно дал полную волю выкричать себя этому измученному, озлобленному человеку. Он слушал его, стиснув зубы. Никто и никогда, даже самое вече Новгородское не дерзало швырять ему прямо в лицо всё то, что выкрикивал сейчас — то ярясь, как безумный, то затихая и глумливо покорствуя — этот человек, полураздавленный пораженьем и уж обречённый смерти.
Ho иногда князь терял хладнокровие и грозно возвышал голос.
— И чем зло? — кричал Невский. — А вот — эти ваши сходьбища, да пиры, да братчины, да восстания!.. А медь на татар, на Берке, вечем своим не зыкнете: на версту вас, не далее, слышно от Новгорода, когда орёте!..
— Ошибся, князь, малость! — возражал сквозь напускное смиренье гончар. — И зачем нам орать? Господин Великий Новгород, когда и шепотком на вече словцо скажет, так его и за Рейном слышат, и на Тоболе, и на Студёном Дышащем море, и до горы Арарат!.. А уж тебе, на Городище твоём, завсегда слышно будет!.. Смотри, Ярославич! — предостерегающе сказал Рогович. — Вот этак же давний дед твой, Владимирич Ярослав, порубал наших новгородцев — что ни лучших мужей, — а потом не он ли всячески себя клял, да чуть не ногтями готов был их из могилы выцарапывать, да чуть не в ногах валялся у господина Великого Новгорода: «Помогите, спасите!..» Смотри, как бы и с тобою того не было! Ныне, страха ради татарского, всех нас готов переказнить, что не хочем дани платить проклятым. А там, как надоест самому с поклонной шеей в кибитках ихних стоять, да вздумаешь клич кликнуть, ан глядь: и нету с тобой мужиков новгородских!.. Я ведь не за себя!..
— И я не за себя! — угрюмо отвечал Невский.
Помолчали. Первым на этот раз начал гончар. Голос его проникнут был тоской и предсмертной задушевностью.
— Вот что, Александр Ярославич, — сказал он, глядя на Невского исступлёнными глазами, из которых один, левый, заплыл нависающей багровой бровью. — Я ведь у смерти стою — чего мне лгать?! Ты меня послушай: ведь если бы