— Ты сам себе произнёс ныне осуждение, да и крамольным товарищам своим... в бесстыдной злобе своей, когда о других государях помянул! — сказал Невский, подавляя клокочущий в нём гнев. — Знаю: давно на западные страны блудное око своё косите!.. Торговцы!.. Барышники!.. Что́ вам Земли родной искровавленная пазуха?! Что́ вам и Новгород? Вам торговать бы только со всем светом, да кичиться, да надмеваться в гордыне своей: «Мы — господин Великий Новгород!.. Мы, дескать, не данники никому!..» А сами дальше перстов своих не видите!.. Стыда в вас нет! Кровь мою, за вас пролитую, попрали и поношенью предаёте: «За себя-де трудился... за княженье — не за отечество!..» Разве Низовские полки мои, что здесь погибли, не за ваш господин Великий Новгород стояли?.. А и — за всю Землю, за всё хрестьянство!.. А разве новгородцы — те, что со мною были на Озере, на льдах, — разве они за то в битве сгинули, чтобы купцам чужеземным, гостю летнему и зимнему, путь был чист в Новгород — и берегом и водою?! Нет, не за это они сгинули!.. И услыхал бы кто из них, из богатырей моих, как ихнего князя поносят!.. Да они бы тебя...
Но Рогович перебил князя.
— А что ж такого, что — князь! — насмешливо проговорил он. — Все из одной глины слеплены! Что в моих жилах кровь, что в твоих — одинака!..
— Молчи! — во весь голос заорал Ярославич, у которого в этот миг свет помутился в глазах от гнева. — Да знаешь ли ты, что в этих жилах — кровь Владимира Святого, кровь Владимира Мономаха, кровь кесарей византийских?! А ты — смерд!.. — Вне себя от ярости, он схватил за грудь Роговича, и всё, что было надето на теле узника, затрещало и разорвалось.
Рогович захрипел. Но даже и тут, с трудом хватая воздух грудью, он шёпотом выкрикнул:
— Меня... задушить... можешь: я — не Новгород!..
Ярославич отбросил его от себя.
— Дьявол — в тебе!.. — Невский отошёл к столу и стоял некоторое время молча, тяжело дыша.
Наконец, смотря в упор на противника, спросил его угрюмо и торжественно:
— Коли отпущу, опять за то же примешься?
— А то — нет?! — Рогович тоже поднял глаза, и взоры их встретились.
— Ну, тогда не пеняй на меня господу! — обрекающим голосом сказал Невский.
Дубравка возросла, раздобрела, вошла в лета. Статная, высокая, с гибким станом и царственными движеньями расцветшего тела, уже изведавшего материнство, — ибо там, в изгнании, у княгини Аглаи был младенец, — Дубравка вызывала сейчас даже и со стороны княгини Вассы невольные похвалы.
— Какою же ты стала красавицей, Аглая! — в присутствии Александра, который нередко тенор]» заходил к ним, на женскую половину, воскликнула однажды княгиня Пасса, ласково оглаживая упругое тело невестки. — Экая телица господня!.. Куда тебе вдоветь, повдовела — и хватит!.. Саша, — обратилась она к мужу, — а ведь правда, мы не отпустим её к Данилу Романовичу, а замуж здесь отдадим? Я ей и жениха нашла...