Владыка молча внимал ей.
— Да и разве я добрая оказалась матерь сынам своим? — продолжала княгиня. — И сынов-то покорных не сумела воспитать ему!.. Отрок ещё, а уж отцу своему сердце уклюнул! — скорбно воскликнула она.
И митрополит Кирилл понял, что она говорит о князе Василии, который как раз в это время задержан был в Пскове при попытке бежать в Юрьев, к рыцарям, дабы укрыться там от гнева отца.
— А потом, владыка святый, — закончила слово своё княгиня, ещё ниже опустя голову и сжимая чётки, — ведь я — как на духу... любит он её, княгиню Аглаю...
Кирилл долго молчал.
Потом вздохнул и пристально посмотрел на супругу Невского.
— Княгиня! Дщерь моя во Христе! — проникновенно и строго сказал он. — Не мне отгоняти от дверей одну из овечек стада господня, стремящуюся укрыться от треволнений суетного и маловременного века сего в пристанище господнем!.. Благословляю намерения твои. Но, однако, ежели бы и жена простолюдина пришла ко мне просить меня о том, о чём ты просишь, то даже и ей я сказал бы: «Принеси мне сперва отпущение от мужа твоего на сей постриг, а без сего даже и я, митрополит всея Руси, ничто не могу сотворити!..» А что же князь? Он согласен? — спросил он резко и прямо.
Княгиня Васса долго не отвечала ему. Она, бедняжка, силилась переждать, пока утихнет нестерпимая, остановившая её дыханье, лютая боль от ножа, который повернул сейчас в её сердце митрополит своим вопросом.
— Я... я хочу с мольбою припасть к стопам его, и он... не отвергнет... — тихо произнесла княгиня.
И как раз а то же самое время княгиня Дубравка, изнемогая душою и отбросив прочь сломленную гордость, опустилась у ног Александра и, зарыдав, обняла его колени.
Они были один у него. Только что до этого Дубравка объясняла деверю своему новое затаённо, которое привезла она от родителя своего, и они вдвоём, склонясь над большим столом, чело о чело, разобрали, не без труда, письмо Даниила Романовича и его любительную грамоту Невскому. Потом княгиня стала рассказывать деверю своему о том, чего насмотрелась она и наслышалась там, в скитаниях своих — и в Швеции, и у датчан, и у магистра, — и Александр опять подивился её державному разуму и уменью увидать в чужих странах и при чужих королевских дворах как раз то, ради чего и засылаются послы.
— Как там тебя все ненавидят, Саша, как боятся, как все они смерти твоей жаждут! — вырвалось у неё среди рассказа.
— Ну полно, — в некотором смущении возразил Невский. — Да уж и кто там из них этак чтит особу мою?
— Кто? — воскликнула Аглая и, остановись перед ним, назвала, по пальцам пересчитала всех, кто вожделел смерти Невского. — Епископ абоский у финнов, и сам герцог (так назвала они Биргера), и Андре Фельфен, тот, что гостил у тебя когда-то, да и фон Остерна... Как хотелось им, чтобы брат твой, а мой супруг, позвал их на тебя... отымать престол Владимирский!.. А ты знаешь, что сказал мне рыцарь Депансье на пиру у епископа рижского? «Мы ждём, — сказал он, — мы ждём не дождёмся, когда ваш бофре́р, этот, в гордыне своей посмевший противиться велениям римского апостолического престола и орифламме Святой Марии, король Александр примет из рук татарской царицы такую же чашу, как принял когда-то его отец!» Господи! — выкрикнула Дубравка. — Да я чуть в лицо ему тогда вино из своей чаши не выплеснула. Саша, любимый мой, милый! Никогда не езди больше в Орду!.. Боже мой, как мы тебя оскорбили тогда — я и Андрей, что не повиновались тебе! Как я кляну себя!.. Ведь я же всё поняла, когда пожила там, среди них, среди этих волков в рясах, в панцирях, в мантиях!.. Нет, в руке твоей быть... без оглядки повиноваться... у твоих колен умереть!.. Ведь я же ради того только, чтобы ещё раз увидеть лицо твоё, вернулась сюда, чтобы ты простил меня!..