- У меня трудно сложилась семейная жизнь, необыкновенно трудно, но сыну я всегда отдавала и время и силы. Я не могу понять, отчего он такой. Неглупый, незлой мальчик… Меня, правда, не любит, - из ее глаз хлынули слезы, она приложила платок к одной щеке, к другой - не вытирая, «промокнула» лицо. Высморкалась негромко. - Только ко мне и злой. Я это давно поняла, он совсем маленьким был, когда я поняла это. Мы тогда разводились с его отцом, никак не могли разменять квартиру, чтобы это обоих устраивало. С большим трудом нашли. И менщики, казалось, довольны. Осмотрели комнаты, согласие дали. Зашел разговор о том, что в панельных домах большая слышимость, их это тревожило. А над нами как раз старики жили, тихие, интеллигентные люди. Я так и сказала. Менщица боялась жары, а у нас как раз восточная сторона… Вы извините, я такие мелочи рассказываю, но без этого не понять… В последнюю минуту, когда они уже уходили, Боря вмешался. До этого случая он мне никогда ни в чем не перечил, он очень любил меня. Приведет его няня из садика, а он кричит из передней: «Мамочка, ты дома?» Кинется ко мне, зацелует всю, как девочка. «Я не люблю приходить, когда тебя нет дома!»
А здесь вдруг говорит: мама вас обманула, соседи водку пьют, песни поют, ногами в потолок топают, стены дрожат. И солнце у нас летом с утра до ночи жарит, как в Африке. Слова какие нашел!.. Я тогда впервые его побила. Сильно побила, туфлей по лицу. Себя не помнила. А потом плакала, остановиться не могла. Сколько он заставлял меня плакать, вы себе даже представить не можете!
- Мальчик не хотел, чтобы вы разъезжались, - негромко заметил Ивакин.
- Он мне это назло сделал, назло, он уже тогда меня ненавидел!
В комнату вошел Цуркан, склонился к Ивакину, заговорил тихо, и женщина тотчас начала охорашиваться: взбила рукой легкие волосы, поправила воротничок, зачем-то переколола брошку. Пока Ивакин и Цуркан разговаривали, руки ее не знали покоя. То снова взметнутся к прическе, то остановятся на лакированном пояске платья, то расправят складочки на груди. Она была взволнована, взвинчена, она как будто вовсе не думала о своей внешности и в то же время ей хотелось произвести хорошее впечатление, может быть, это как-то повлияет если не на судьбу сына, то в какой-то мере на ее собственную судьбу. Ей нужно было во что бы то ни стало упросить этого человека с худощавым лицом и узкими спокойными глазами сделать так, чтобы история сына не получила широкой огласки, чтобы ее и мужа не вызывали в суд. Она ожидала увидеть на месте начальника пожилого милиционера в форме, а ее встретил высокий молодой человек в светлом костюме и белой нейлоновой рубашке с нарядным галстуком. Она ожидала четких вопросов, не сомневалась, что он будет записывать ее ответы, а он ни о чем не спрашивает, только слушает, и у нее появилась надежда разжалобить этого, по всему видно, штатского человека, вызвать его сочувствие. Почти бессознательно она пыталась подчеркнуть свою женственность и быть привлекательной, досадовала на себя за слезы, от которых распух нос, но без слез ее горе выглядело бы неубедительно, и она дала волю слезам, разве что теперь не сморкалась, только бережно прижимала платок к носу.