При свете дня все стало уже не так ясно видно, как ночью. Занятые делом руки забыли, как нежна Кирина кожа, жадные к папиросам губы забыли, как яблочно свеж и спиртово крепок Кирин рот, и мысли бежали от Киры - им было куда бежать, плен их кончался с рассветом.
В личном Вадим не признавал никаких мысленных, никаких словесных ухищрений. Иной раз начинал что-то обдумывать и решать, и так тягостно становилось, словно влез он весь в нечто густое-густое и вязкое, барахтается, медленно-медленно высвобождается и тут же еще глубже вязнет. И во всем теле, в мозгу - глухая вязкая немота. Оставим это девчонкам, говорил он себе, даже не пытаясь прояснить для себя смысл этого это, оставим это девчонкам и закроем лавочку.
На службе - иное дело. Здесь он подолгу мог тонуть и всплывать на волне мысли, и это не казалось барахтаньем, не было ощущений вязкости, и даже когда мысль истончалась и рвалась, он ухитрялся подцепить совсем было ускользнувший кончик и дальше, ныряя и выныривая по едва намеченному пунктиру, вытянуть ее всю, эту нить, и вот она - живая, трепещущая - на его ладони, и даже странно, что было так трудно управиться с ней, и хорошо, что хоть и поплутал, и воды наглотался, и взмок весь, - управился все же.
С Кирой он не мог так. Она наговорит ему черт-те что, и он, конечно, наговорит, и не понять, есть еще между ними то, что прежде было, и, если есть, как отыскать ускользающий кончик и потянуть за него, и надо ли еще искать и тянуть. И когда он начинал разгребать эту крупу обидных слов, поступков и поступчиков, приходило то противное ощущение вязкости и немоты, и он спешил выкарабкаться из него. Нет уж, не станет он пытаться что-то сопоставлять, выявлять и решать, если речь идет о нем и Кире. То, чему надо проклюнуться, проклюнется, и незачем разрыхлять для него почву, незачем подготавливать его появление и помогать. А не проклюнется, значит, и не надо было, и что тут мудрить…
Сколько ни копайся в себе Вадим, он все равно не смог бы даже мысленно сбалансировать на скользком пятачке: он - работа - Кира, и само балансирование представлялось ему чем-то противоестественным, а значит, ненужным. Давно уже невозможно было жить так, как они жили с Кирой, а ведь жили же…
Жили вместе, потому что было их не двое - рядом рос третий, и этому третьему больше, чем им двоим, нужна была семья. Все начинается в семье и с семьи, Вадим был убежден в этом, и каким вырастет Алька, что за личность вызреет в нем, зависело от них с Кирой. Вот и не хотел Вадим ни в чем копаться, трудно ему - и пусть трудно, главное - не копаться, не реагировать на мелочи, ничего не доказывать: работать, быть с Алькой, осторожно говорить с Кирой, так осторожно, чтобы .не задеть ненароком болючую ранку, А она вся была в ранках попробуй не задень…