— Не желаете ли, мистер, прогуляться в нашем родовом парке?
Хоть как-то и свысока, с глубоко затаенной насмешкой прозвучало это витиеватое предложение, но Миколка ему обрадовался.
Они направились в дубовую рощу.
— За какие такие грехи, святой падре, вы в наши пенаты попали?
Миколка впервые слышал эти чужеземные слова, однако суть их уловил.
— Да, можно сказать, что без всяких грехов...
— Ну уж, сюда никто не попадает из тех, кому можно маминой кашкой кормиться. Здесь собрался чистейший бомонд.[3]
Миколка только глазами лупал. Потом вспомнил, что он тоже не случайно очутился в интернатских стенах, и вздохнул:
— Оно, конечно, у каждого есть какая-нибудь причина...
— Это верно, — согласился с ним Конопельский и не стал дальше расспрашивать. Только немного спустя поинтересовался:
— Табелек, надеюсь, у мистера в ажуре?
Тут уж и Миколка решил показать себя перед Конопельским:
— В полном порядке — чуть было на второй год не оставили.
На Конопельского это не произвело впечатления, и Миколка пожалел, что выболтал свою тайну.
— Тут до этого не дойдет. Сразу возьмут на буксу...
Они вошли в чудесную рощу. Дубы стояли еще зеленые, раскидистые, будто только что напились густой зелени, а березы, почуяв близость осени, пожелтели, стояли скучные.
Утоптанная ребячьими ногами тропинка была усыпана березовыми червонцами, перемешанные с песком, они жалобно звенели.
Подошли к налитому небесной синью озеру. На берегу копошилась детвора, ребята плескались в узенькой загородке, словно рыба в плетушке.
Берегом озера побрели в чащу леса.
— Так, мистер, — философствовал Конопельский. — Значит, вольный казак попал к туркам в неволю. Это тебе, уважаемый, не вольная волюшка. Это, брат, интернат.
— А чем здесь плохо? — пожал плечами Миколка.
— Кто говорит, что плохо? Наоборот! Здесь — красота. Коллективная форма воспитания молодого поколения. И для родителей облегчение и государству спокойнее. Однако же, как учит нас диалектика, все соткано из противоречий. Там, где ты увидал красоту, приглядись повнимательнее и сразу приметишь гадость...
Миколка только глазами моргал да диву давался: неужели Конопельский просто ученик, обыкновенный восьмиклассник? Не может быть — вон какие вещи ему известны, рассуждает не хуже учителя.
А Конопельский решил совсем доконать Миколку своей ученостью:
— Живя в обществе, уважаемый, нельзя быть свободным от общества.
Ну и завернул! Миколка даже головой помотал. Нет, такому парню все можно простить: и что он свысока смотрит, и насмешливость, и показной аристократизм, все, все. Он на это имеет полное право.