— Знать, помирать пора, — смиренно отвечает Журавль. — Все уж померли, один я остался из стариков-то.
— А бабка Авдотья на том краю?
— Померла Авдотья.
— Ну что ж… Пойду и я на погост, своим поклонюсь.
Мы идем в ту самую рощу, на которую крестился дядя Вася. Оказывается, там деревенское кладбище, которое дядя Вася почему-то называет погостом. Ноги заплетаются в густой, высокой траве, дядя Вася кряхтит недовольно.
Вот и три креста покосившихся, с «домиком» наверху — две дощечки набиты уголком, будто крыша. Дядя Вася снова крестится, не обращая на меня никакого внимания. Могилы заросли пасынками березы — все усеяно прутиками с редкими листочками.
— Прибраться бы тут, если по-хорошему, да нету времени. Надо до темна воротиться.
Дед Захар ждет нас у колодца:
— Зашли бы в избу-то, молока выпили.
— Нету времени, — снова повторяет дядя Вася.
Случайно опускает глаза в мою сторону и видит мой жалобный взгляд.
— Ладно, дед Захар, угощай нас молоком своим. Козье или коровье?
— Коровье, откуда козы… Давно уж нету тех коз.
Изба у деда — из толщенных серых бревен, вид у них, будто они каменные. В сенях прохлада. Пол из таких широких досок, что ясно: деревья пилили вековые. Доски гладкие, белесые.
— К Пасхе, что ль, скоблил? — кричит в ухо деду Захару дядя Вася. — С ножом на карачках ползал? Умаялся, поди, в одиночку?
— К Пасхе, — кивает старик. — Уж это в последний раз, не доживу я до новой Пасхи-то.
— Доживешь, — говорит дядя Вася с сомненьем.
Мы пьем молоко из алюминиевых кружек, и я начинаю понимать, почему настоящее молоко называют «цельным». Да-да, это молоко, что налил нам из глиняного кувшина дед Захар — именно цельное, и никак иначе. А уж холодное — зубам больно.
И тут глоток застревает у меня в горле, я с болью пропихиваю молоко в живот. Мне вспомнилось, как бабушка говорила, когда я, продрогнув морозной зимней ночью, залезал к ней под одеяло: «Ноги у тебя как у лягушки» — «Почему, бабушка?» — «Потому что у лягушки кровь холодная, ее, лягушку-то, испокон века в молоко опускают живьем, чтобы молоко было всегда холодным, не скисало».
Может, и дед Захар в свой кувшин лягушек пускает? Бр-р-р!
Я стесняюсь спросить об этом, просто больше не пью дедово молоко. Отказываюсь наотрез. Так уже было однажды, когда мы с бабушкой в какую-то субботу пришли «к нашим», а дома был только выпимший дядя Вася, тетя Нина куда-то ушла. Мне было очень страшно мыться, ведь я был голый и беззащитный. Хотя, помнится мне, дядя Вася встретил нас очень по-доброму и все кричал из кухни к нам в ванную — не холодна ли вода, не прибавить ли газу в колонке?