Забайдан был первым, кто умер в войну от голода, и хоронил его весь Егорьевск. Уж такой был уважаемый человек.
— Гроб на телеге везли, не сумели на плечи поднять, боялись, что разъедется от тяжести гроб-то, — вспоминала бабушка. — А ведь он сильно похудел перед смерьтюй, когда голодовал.
Потом, конечно, много кто от голода умер, но личности эти были помельче, и в памяти людской их похороны не остались.
Мама, конечно, слыхала про этого почитаемого в народе человека, смутно помнила его похороны даже, ведь ей тогда уже три или четыре годика было. И мама не спрашивала, почему это бабушка вдруг стала «не Забайданиха», а просто переставала потчевать ее сырами да колбасами, вкупе с вологодским маслом и твердосоленой горбушей.
— У Райки-то порося отъедается, — говорила бабушка с еле заметным осуждением. — Как думаешь, Таня, даст Райка хоть буженинки, а?
Мама начинала сердиться:
— Оль, ну с какой это стати, а? Ну почему она должна тебе что-то давать? Ты что, помогала ей поросенка откармливать?
Бабушка тушевалась от такого гневного маминого напора:
— Да как же, Таня… По-соседски…
— «По-сосе-е-едски»! — передразнивала ее мама. — Много больно вы ей по-соседски добра сделали…
Бабушка обиженно смотрела куда-то вверх и вдаль, моргала глазами.
— И вот тебе, Оля, десять рублей на Сашу, — продолжала мама, заминая тему о буженине.
Бабушка, конечно, отказывалась, говорила, что у нее на все про все хватает, но мама объявила с твердостью:
— Надо Сашу в детский садик отдавать. Нечего ему болтаться, а то в школе ему трудно будет. Пусть привыкает к коллективу.
(Я с тех пор возненавидел слово «коллектив»!).
— И научат там его читать и писать, — продолжала мама.
— Я и так умею читать и писать, я не хочу в детский сад! — хныкал я.
— Умеешь? Ах да, верно, — наморщив свой нос, припоминала мама. — Но ты еще плохо читаешь и пишешь, а там вам уже будут оценки ставить. Ты думаешь, мы тебя к малышне отдаем? Нет, ты ведь уже большой, ты сразу пойдешь в старшую подготовительную группу!
И снова я слышал неправду в бодром голосе мамы: ясно ведь, что она вовсе не считает меня большим, она думает, что я маленький, и когда говорит торжественно: «старшая подготовительная группа!», то это просто так, это всё выдумали взрослые, чтобы нас обвести, а на самом деле они смеются над детсадовцами — тоже мне, старшие нашлись! Вот они, мамы и папы, они действительно — старшие, а для нас это слово говорится только лишь в утешение.
Я не любил водиться со своими одногодками, я привык играть с большими мальчиками — братьями Князевыми и их товарищами. Но меня никто не спрашивал, что я люблю, а что — нет.