Девочки после окрика замолкали, снова вздыхали понимающе: мол, тетке не нравится эта хорошая песня, значит, у нее тоже хахаль есть. Про нее песня. И затягивали надоевшее: «Бояре, а мы к вам пришли, молодые, а мы к вам пришли» — это уже веселая песенка про сватовство…
И часто я нутром ощущал в глазах девочек затравленность и тоску, сходную с моей. Ноющую в груди тоску одиночества, покинутости, холода. Девочки мечтали о такой любви, которая вырвет их из этого состояния безысходности и слез, непрерывных слез и отсутствия сладенького, отсутствия похвалы и смеха в доме. Придет за ними какой-нибудь принц, все равно, какой, и заберет их из этой жизни, в которой мама — это что-то злобное, ругающее и бьющее в отместку за пьяного папу. Или когда к маме приходит хахаль и они вместе пьют водку и вино, а папа в это время сидит в тюрьме… «У твоей мамы хахаль добрый?» — слышал я девочкины разговоры. «Теперь у нее добрый, а раньше был злой, бил маму, а она — меня».
И еще девочки заунывно пели вразнобой: «Хоть поверьте, хоть проверьте, но вчера приснилось мне, будто принц ко мне примчался на серебряном коне». Эту песню каждый день передавали по радио, она мне обрыдла, и я затыкал уши. Я, хочешь — не хочешь, уже наизусть знал эту девчоночью песню, в ней было одно некрасивое, неправильное слово: «гавот», с этим словом было что-то не так. Вполне можно было бы и без него обойтись, раз уж певица стесняется сказать его правильно, то есть так, как я слышал от соседей. Вообще не должно его там быть, этого «гавота», что это такое — «Сам король играл гавот»? Должно быть по-другому: «Потому что на рояле сам король играл в лото». Я видел рояль по телевизору, на нем очень удобно играть в лото, если поставить высокие скамейки по бокам. И тогда в песне все становится понятным, потому что в лото мы играли всем кварталом, и смеялись часто во время игры. И там правильно поется в этой песне: «Смеялся весь народ».
4
И среди той обыденной нелюбви, которой был наполнен мой далекий 1970-й, отвлекающими моментами, отдушиной и детской радостью были для меня, во-первых, поросенок, с каждым моим поглядом в «глазок» увеличивающийся в размерах и подхрюкивающий время от времени по ту сторону горбыля. Во-вторых — мои замечательные соседи, «большие мальчишки» Пашка и Ленька, по доброте своей водившиеся с дошколенком, и… новенькая девочка Ира, что появилась в нашей детсадовской группе той же осенью.
Это была удивительная, необыкновенная девочка! Она была той самой девочкой из песни, которую пели стиляги (или битлы?), когда мы шли вечером домой мимо скверика с распивающими водку «на троих» Лениным, солдатом и матросом. Эта песня под гитару, петая на два-три голоса, да с обязательной в те годы гнусавостью, с надрывными загогулинами, стала для меня проводником в стылый мирок тягучих, ноющих предчувствий. Да, именно так, как в песне, всё произойдет со мною в будущем! Я знал это. Она, песня эта, сохранилась в моей памяти, как предсказание моих неизбежных страданий, безответной любви — когда-нибудь нескоро, спустя годы после детсада. И я потом долго, покорно и уныло ждал этого неотвратимого удара в сердце…