— Бабушка, бабушка, ты жива…
— Ты совсем дурак, что ли? — говорила бабушка, сердясь притворно. — Куда же я от тебя денусь? А? Некуда мне от тебя деваться. Вот пойдешь в школу, тогда и можно будет помирать, а пока — нельзя мне. Ох, Саша, что творилось сегодня за костями! Надо Райке рассказать. Одну родюху чуть не задавили, так кричала, бедная.
«Родюхами» у нас называли беременных.
Под конец бабушка становилась посреди зала, который она именовала «передней», растопыривала руки и говорила сама себе доверительно:
— Сходила. Трешницу отдала. А что купила? А ничего не купила.
Ох уж эта трешница, одна и та же трешница! Она была всегда на слуху, ведь она, зеленая и мятая, — словно удостоверение, свидетельство о крепком тылу, об уверенности в завтрашнем дне. Она — возможность опять, как вчера и позавчера, выпить «на троих» бутылку водки за два девяносто семь или три двенадцать, да еще на два захода останется… Она, эта трешница — заначка на всякий пожарный случай. Ну, на случай, если нежданно «выбросят» те же кости, лелеченский творог или картошку, капусту…
Их ведь тоже просто так, по прихоти внезапной, не купишь, ловить надо.
И вот под вечер того дня, когда уже прошли мимо бабушкиных окон все пьяные («Идет, мыслете пишет», — укоризненно ворчала всякий раз бабушка), когда истопили мы наконец печку и наелись хрустящих, пористых пышек со сладким чаем, когда уже темнеть начало вовсю, я увидел, как возле нашей «бассейны» покуривают с ведрами Риголета и дядя Гена. Они уже оприходовали свои трешницы, взятые у бабушки, а может — даже вместе пили с тетей Зиной, только за деньгами приходили по отдельности, чтобы два раза по трешнице взять. Бугай дядя Гена, как всегда, был в душегрейке и в кепке набекрень, а тощий, жилистый и низкорослый горбун Риголета — непокрытый, в пиджаке на голом теле.
— Ишь ты, жарко ему, — неодобрительно сказала бабушка, глядя в окно. — Разжарел.
До меня доносился глухой бубнеж двух мужиков, потом в интонациях появились недовольство и угрозы. «Видно, чего-то не поделили», — скажет потом бабушка. Может, даже заспорили после выкуренных папиросок, кому первому наливать воду.
Дядя Гена крутанул рукой и гулко огрел соседа-недомерка ведром по голове. Дядя Риголета покачнулся, глядя осоловело, широкая полоса крови залила его щеку. Он шагнул назад, оступился, казалось, вот-вот упадет, но, собравшись с силами, нанес ответный удар ведром. Попал ребром донышка в висок дяде Гене.
12
Дядю Гену хоронили через два дня, пришел и участковый дядя Слава, и я помню, как его «проздравляли»