Мне было очень обидно, что никто, кроме меня, всему этому не радуется и не хочет возвращаться в бабушкин дом. Взрослые стали обсуждать какую-то электричку, которая идет в Москву через два или три часа…
А по радио объявили, чтобы мы ждали другого автобуса. Из кабинета начальника станции вернулась мама.
— Скоро подадут, — сказала она деловито.
Мы с Катей снова стали прощаться и, подражая взрослым, обещали писать друг другу письма.
Подали автобус, это был старый, расхлябанный серый рыдван с жесткими ободранными сиденьями и никак не хотевшей открываться-закрываться гармошкой передней двери. Папа возмущался, говорил, что этот автобус только для поездок по городу, а не на дальние рейсы, что мы заплатили за мягкий автобус с отоплением, что он не хочет ехать в таком автобусе. Я понимал папу и был на его стороне, ведь он теперь — журналист центральной московской газеты «Лесная промышленность», которую читают по всему Советскому Союзу, даже на Камчатке читают!
— Не садитесь в этот автобус, пойдемте назад домой! — втолковывал я с жаром.
От меня отмахивались, говорили, что все равно ехать придется, а сегодня они уже собрались и вещи туда-сюда распаковывать не будут. Но главное, главное… Я понимал, что уж раз билеты куплены, да заранее, то сдавать их обратно в кассу… Ну, такое просто-напросто никому в голову прийти не может. Всё, деньги уплачены, решение принято.
— Слава Богу, вещей хоть немного, — бухтела бабушка, помогая «нашим» грузиться в отсыревшую утробу автобуса. — Вот бы вам печку включили! Ведь не включат, нехалюзы.
За остальными вещами, в том числе — телевизором «Старт-3», проигрывателем «Юбилейный», магнитофоном «Комета» и кучей матрасов, подушек и одеял, неделю назад приезжал «контейнер», это был грузовик со стоящим в кузове высоким коричневым железным ящиком с дверцами на замке. Мама села тогда в кабину к водителю и повезла пожитки на новую квартиру, а на следующий день вернулась обратно в Егорьевск.
Я все никак не мог распроститься с Катей, до нее дошло наконец, что с сегодняшнего вечера ей будет не с кем играть и сочинять всякие интересные истории.
— Ну, всё, иди, Катя, к маме и папе в автобус, — сказала бабушка.
И прибавила со вздохом:
— Перед смерьтюй не надышишься.
Я сглатывал ком в горле и думал, что, наверное, перед смертью мне будет так же одиноко и тоскливо, как сейчас, и я буду с трудом дышать сквозь удушающие меня слезы…
До сих пор помню я, как удалялся от нас по улице Карла Маркса этот вихляющий из стороны в сторону автобус (как мне сказал потом дядя Миша, это был «ЗиЛ-158», а хороший, дальний, назывался «ЛАЗ»). Помню, как хлестала по его боку оторвавшаяся железная рейка, а бабушка причитала вослед: