На изможденном лице сержанта Василая появилось странное выражение скорби и блаженства одновременно. Даже далекие от постижения тайн зодчества солдаты почувствовали редкую красоту этого старого здания. Откровение совершенства пропорций и линий. Их коснулось дыхание вечной загадки творчества, подвластного забвению, но не знающего тления.
Они молчали. Этой краткой тишины в их жизни оставалось несколько минут. И самой жизни оставалось всего несколько минут. Только они об этом еще не знали.
А к парку уже приближались грузовики, набитые вооруженными до зубов эсесовцами…
Утром солнце засияло, будто прожектор. Снег блистал, как южная морская зыбь, слепил глаза. С крыш закапало.
Однако в библиотеке на втором этаже зависла гнетущая атмосфера. Напряженности и нервного ожидания. Здесь следователь собрал всех причастных к жутким убийствам в старинном особняке.
На него смотрели глаза, покрасневшие от бессонной ночи, заплывшие от крепкого сна, припухшие от пролитых слез; глаза выжидающие и настороженные… Ароматно остывал в красивых чашечках кофе, заранее принесенный заботливой экономкой Надей, которая пришла на работу раньше всех.
Кинчев занял наивыгоднейшую позицию: в удобном кресле, рядом с журнальным столиком, спиной к окну. Небрежно перебирал на коленах какие-то исписанные быстрым неаккуратным почерком документы. Словно и не замечал госпожу Ярыжскую, скромно примостившуюся в кресле по правую сторону от него — с приличной печалью на лице и в приличном черном платье; бледную и ошеломленную баронессу Лесю, которая отодвинулась на самый краешек дивана — подальше от пасмурного и сникшего Бори Тура; нервно-раздраженного дизайнера Буруковского — на соседнем диване, рядом со своей сводной сестрицей Кристиной, одетой в джинсы и облегающий короткий свитер и едва заметно улыбавшуюся — кончиками губ, как загадочная Джоконда. Большие сережки из бусинок и бисера придавали ее слишком короткой стрижке шарм такой изысканной женственности, что девушка походила даже на одну из хрупких французских кинозвезд.
Наконец Кинчев оторвался от своих бумажек и обвел взглядом присутствующих. Прокурорским взглядом.
— Вы слышали когда-нибудь историю о наполеоновском солдате, который заснул на посту? — риторически спросил он и сам ответил: — Он сказал императору крылатую фразу: «Я прошу не закона, я умоляю о милости». Желаю всем присутствующим проникнуться содержанием этой фразы.
— Справедливо, — солидно согласился Валентин Буруковский. — Вершина лучше всего измеряется бездной, над которой она поднимается.