Черная.
Чернеют окна знакомого дома, закрытые покосившимися ставнями.
Двор замело снегом — ни тропинки, ни следа.
А он на что надеялся?
Повернул к единственной в городке гостинице и чуть не столкнулся с монументальной теткой Глафирой.
— Я так и знала, что сюда пойдешь. Слушай меня, — она приблизила свое лицо вплотную к его уху и зашептала: — Конечно, мое дело — десятое, но говорят, что Свинаренко теперь в Барвинковцах, чуть не полрайона там скупил…
— Барвинковцы? Где это?
Она прошептала несколько слов ему в самое ухо и прибавила погромче:
— Ты ж смотри там, осторожненько. Семка Разгильдяй ездил, хотел про свою Галю узнать, вернулся сам не свой. Это страшные люди! Смотри! Он там в большой силе, авторитетным человеком стал. Берегись! Но запомни: я тебе ничего не говорила. Ну, бывай! Счастливо! — И исчезла во тьме, растворилась, как призрак.
Холодный безлюдный переулок. Покинутый дом.
Будто весь этот разговор приснился.
Захотелось упасть. Лечь. Отдохнуть… И он отправился искать ночлег.
В тесном вестибюле провинциальной гостиницы снова натолкнулся на того низкорослого кощейчика бессмертного из автобуса, и снова этот фрукт в черных очках. На этот раз он стоял, прислонившись худосочной спиной к стене и набирал номер на крошечной мобилке. Через несколько секунд, не стыдясь дежурной и двух других постояльцев, начал подростковым фальцетом:
— Привет, это я… Как это — кто? Крис… Это не голос изменился, это здесь эхо такое, мешают… Ну, Валь, не обижайся… Может, сбой связи из-за погодных условий… Откуда я знаю? Что? На что ты намекаешь, Витрувий недорезанный? Да шутка это, чего ты? Невинная, без намеков… Ну, ты ж у нас и Витрувий, и Корбюзье в одном лице… Тебе лучше знать… Нет, утром начну… Ну, бонжур, покедова… Цитата это, без намеков. Все.
Маленький, плюгавый, и уже «мобилизированный», и уже какую-то там Валю своим противным дискантом поучает…
Тур чуть не плюнул с досады и отвернулся, ища глазами администратора. Нужно заполнить карточку на поселение, что ли?
Темно и глухо. И здесь тоже. Как везде.
И гвоздь в груди разросся до размеров большого ножа. А может, и бетонной сваи. Мужчина в таком состоянии — лишь оболочка, кобура для оружия. Он становится непредсказуемым и опасным. Даже для себя самого.