. Для себя Великобритания не оставила ничего, рассчитывая, что Соединенные Штаты и Германия будут теперь соседями и, возможно, врагами.
Что касается Гавайев, то 12 августа 1898 года, вскоре после инаугурации Мак-Кинли, Соединенные Штаты подписали договор об аннексии, и острова тоже стали американской территорией. Столетие, которое началось с того, что страна существовала только к востоку от реки Миссисипи, закончилось тем, что американский флаг был крепко установлен на далеких Тихоокеанских островах.
Осталась только проблема с кубинским восстанием. Было понятно, что Мак-Кинли начнет играть более жесткую роль по сравнению с Кливлендом, и потому испанцы начали маневрировать. В октябре 1897 года в Мадриде пришел к власти новый, более либеральный кабинет, и он тут же отозвал генерала Вейлера, который вызывал больше всего возмущения у американцев. Новый кабинет смягчил политику концентрационных лагерей, предложил кубинцам больший контроль за их собственными делами, иными словами — искал мира.
На какое-то время показалось, что кубинский кризис затихнет, но это не устроило самых крайних империалистов из Республиканской партии, которые настаивали на незамедлительном предоставлении Кубе независимости, надеясь, что Испания скорее будет сражаться, чем согласится с этим.
Одним из таких республиканцев оказался сенатор Генри Кэбот Лодж из Массачусетса (род. в Бостоне 12 мая 1850 года). Начинал он больше как независимый либерал, однако его политические амбиции простирались далеко, а его принципы — нет; так он стал верным сторонником Блейна. Лодж был холодным, неприятным интеллектуалом (первый конгрессмен со степенью доктора философии) с аристократическими корнями, который преподавал историю в Гарварде и, вероятно, относился к войне как к историческому процессу, а не как к тому, что убивает и калечит.
Другим был помощник министра флота Теодор Рузвельт из Нью-Йорка (род. в Нью-Йорке 27 октября 1858 года в аристократической семье голландского происхождения, восходящей ко временам голландской колонии). В детстве отличавшийся слабостью, Рузвельт стремился скомпенсировать это всю жизнь. Слабость свою он преодолел благодаря собственной усердной тяге тренироваться и много работать (что, в конце концов, могло сократить его дни). Он превратился в человека действия, желавшего войны, о которой думал как о сцене, где он мог бы совершить яркие, геройские поступки. Внутри республиканской партийной структуры он выступал как реформатор и, в отличие от Лоджа, его близкого друга, реформатором оставался. Его хорошо узнали в нью-йоркской политике, а сторонники партии ему совсем не доверяли.