Хопкинс же больше всего любил порядок. И на его столе, в одному Миртору ведомом строгом соответствии, расположились: стопка документов, чернильница и быстрописное перо, папка с делом о «Рыжеволосой бессмертной мракобеске», а по левую руку лежало извечное напутствие всех инквизиторов – трактат «Низвергающий ведьм меч». Данное творение обучало магистратов способам обнаружения ведьм и процедурам доказательства их виновности, и было проштудировано Хопкинсом вплоть до прямого цитирования избранных отрывков.
Время – лучший лекарь и отменный патологоанатом, справедливый судья и убойное успокоительное: если не примирило двух противоположностей – Армикополь и Хопкинса, то сделало возможным их сосуществование. Притерпелись. И инквизитор к городу, и город к инквизитору. Один стал позволять себе малые умеренные вольности, другой – делать вид, что слушает приказы хоганова карателя. Впрочем, народ армикопольский с охотою посещал забаву, редко, но все же устраиваемую инквизитором, – сожжение ведьмовок.
Когда ввели двоих – рыжую, шваброобразную девицу и герра, помятого, с фингалом, начавшим уже заплывать, и рассаженной щекой, – инквизитор как раз размышлял, что давно не было на площади огнища. Хопкинс свято веровал, что показательные казни – прививка от еретичества. И если колдовок всех не изведешь, то попавших в руки инквизиции надлежит неукоснительно отправлять по пути, из которого нет возврата. И неважно, кого обвинят в пособничестве мракобесам: знатную богатую горожанку или чухонскую крестьянку. Хотя горожанку, конечно, выгоднее: часть наследства-то на благо инквизиции отойдет.
Окинув взглядом прибывших, Хопкинс вопросил:
– Это ты та ведьма, о которой судачит весь город? Будто бы ты вместе со своим полюбовником совращала честных юношей, а сама, аки оборотень, переиначивалась мужчиной и творила непотребства?
Эрден лишь поразился богатству людской фантазии и тому, что даже роль главного злодея и то досталась не ему, а Иласу. Последний же, ограниченный образом имбецилки, лишь промычал нечто нечленораздельное в ответ и хрюкнул.
Дознаватель, изображая «переводчика», пояснил:
– Досточтимый герр инквизитор, видите ли, фьерра Урсула немного… недалекого ума… В детстве ее уронили.
«Ага, с колокольни и раз этак двадцать», – мысленно добавил конвоир, наблюдавший недалеко от выхода эту картину.
– И потому она никак не могла исполнить того, что ей вменяют в вину…
– Складно врешь, – выдал инквизитор. – Соври тогда еще: как объясните, что бляха с мощами святого Фарама засияла? Или то, что эта фьеррина после смертельной раны встала как ни в чем не бывало?