Сердце у меня замерло, когда я осознал, что спровоцировал отек легких; жидкость шла из дыхательных путей. Уровень кислорода начал падать, пришлось снова вводить дыхательную трубку, чтобы создать положительное давление в легких и прекратить отделение жидкости. Знайка лишь смерил меня взглядом, – но и этого было достаточно. Мои действия – или бездействие – навредили пациенту. Кейси тоже промолчал. Пациента перевели в палату интенсивной терапии, а мне пришлось выдержать первый нелегкий разговор с родными. Несколько часов спустя пациент был снова бодр и весел. Однако я сознавал, что разочаровал троих самых важных на тот момент людей в своей жизни: Пациента, Знайку и Кейси.
Гордость, которую я ощущаю, когда операция у пациента, стоящего на грани жизни и смерти, завершается успешно, не поддается описанию. Конечно, далеко не все подобные случаи кончаются хорошо. Такова цена этой работы, и я помню всех своих пациентов, которых не смог спасти.
Дважды против меня выдвигали обвинение в халатности, и я вспоминаю те случаи с негодованием. Оба раза я работал в составе команды, приложившей все усилия, чтобы спасти человеку жизнь, и оба раза обвинения с меня вскоре снимали. Однако сам факт предъявления обвинений меня сильно ранил, к тому же теперь, претендуя на какую-либо работу, я должен о них упоминать, хотя доказательств так и не нашлось.
Гораздо острее вышеупомянутых обвинений в халатности я воспринял случай со Спенсером. Из-за многочисленных врожденных дефектов мальчику требовалась серия хирургических вмешательств на разные органы и части тела, от макушки до пят. Чтобы он мог дышать, ему в трахею через шею вставили специальную трубку, которая оставалась на месте, пока дыхательные пути не сформировали хирургически.
Он прибыл в госпиталь для финальной процедуры, зашивания отверстия от трахеотомии. Мне пришлось проявить изобретательность, чтобы ввести ему эндотрахеальную трубку для наркоза. Процедура прошла без осложнений, и я отвез Спенсера в реанимацию; трубка пока оставалась на месте. Я хотел, чтобы он сначала полностью оправился от воздействия медикаментов, которые могли оказать влияние на дыхательную функцию, поэтому дал распоряжение связаться со мной, прежде чем вытащить у него трубку.
На следующее утро, когда я находился в процедурной, трубку вынули без моего согласия. Спенсер умер. Я был всего в паре десятков метров от него – и он умер. Никто не мог бы правильно извлечь поставленную мной трубку. Я выразился недостаточно четко или не был достаточно настойчив – и чересчур ретивый врач решил все сделать сам. Родные мальчика не стали выдвигать обвинения из религиозных соображений.