– Четыре миллиграмма морфина внутривенно на 2 часа и 30 миллиграммов торадола единоразово, пожалуйста.
Я сам был виноват: не последовал собственному принципу и не договорился о дальнейшем обезболивании еще до процедуры.
Мне дали морфин и торадол, а на следующее утро хирург, войдя ко мне в палату, заявил:
– Все ясно. Вы могли еще вчера уехать домой. И не надо ничего мне доказывать.
Не представляю, что наговорили ему медсестра и интерн. Я предпочел промолчать.
Отправляясь на операцию, я знал все варианты послеоперационного обезболивания. Первый – регионарная анестезия (когда местный анестетик вводится в основание шеи и блокирует проведение сигналов по нервам руки) – вполне мог сработать. Но я просчитался. Боль не была ужасной – просто ее можно было лучше снять. Второй вариант, наркотики, обещали немедленное обезболивание. Сопровождающий их седативный эффект, не всегда желательный, должен был, по моим расчетам, помочь мне уснуть. При травмах плеча сложно удобно устроиться, как ни вертись. При внутривенном введении наркотики быстро дали бы эффект и, добившись его, я мог бы перейти на обезболивающие таблетки.
Смена ролей, которую я пережил во время операции сына, была тяжелей, чем пережитая лично, потому что речь шла не о моем теле и не о моей жизни, а о жизни любимого человека.
Ужасно отдавать в чужие руки кого-то столь близкого – гораздо хуже, чем самому лечь под нож. Невозможность контролировать ситуацию или хотя бы присутствовать лично терзала меня, а профессиональные познания только все усложняли. Хотя внешне я хранил спокойствие, внутри полыхал настоящий пожар.
Пациенты выбирают своего лечащего врача и хирурга, но мало кто выбирает анестезиолога. Джейсон не выбирал. Не выбирал и я. Хоть я и не стал расспрашивать, кое-что о его анестезиологе мне было известно, и я знал, что его назначили в силу узкой специализации, нейрохирургической анестезиологии.
Оставшись за дверями операционной, вдали от сына, я словно весь застыл. Душа моя разделилась: отец во мне нашептывал, что надо просто сидеть, ждать и молиться, в то время как врач не понимал, как мог оставить своего ребенка.
Обычно я советую родным не сидеть все время в комнате ожидания, пока длится операция. Я говорю, что при необходимости всегда их отыщу. Говорю, что теперь позаботиться о больном – моя прерогатива. Я не последовал собственному совету, и меня сковало что-то вроде паралича. Я приклеился к стулу; только одна нога постоянно подергивалась, непроизвольно постукивая по полу. Вопреки всем советам, я думал только о том, что, стоит мне отойти, пусть даже просто размяться, за мной непременно придут из операционной, а меня не окажется на месте.