Хумилис лежал неподвижно, веки его были опущены, а губы беззвучно шевелились, повторяя описание драгоценностей Джулианы.
- Невелико богатство, - прошептал он, выслушав весь перечень,- хотя, пожалуй, и этого достаточно, чтобы ввести в грех низкую душу. Ты и впрямь полагаешь, что Джулиана могла погибнуть из-за этих безделушек?
- Случалось,- откровенно ответил Хью,- что куда как за меньшие ценности людей лишали жизни.
- Да, ты прав! - согласился Хумилис.-Маленький крестик,- проговорил он едва слышно, припоминая сказанное Хью, - парный к алтарному кресту, серебряный, украшенный агатами и аметистами... Да, тут ты прав, такую вещицу едва ли забудешь.
Видимо, усталость наконец одолела больного - на лбу у него снова выступили бусинки пота. Кадфаэль утер ему лоб и хмуро взглянул на стоявшего у порога Берингара.
- Я, пожалуй, и вправду посплю...- вымолвил Хумилис, и по лицу его скользнула слабая улыбка.
Выйдя от Хумилиса, Берингар и Кадфаэль миновали каменный коридор и вошли в просторную комнату, где в два ряда стояло около дюжины топчанов, расположенных на некотором расстоянии один от другого - так, чтобы к каждому можно было подойти с обеих сторон. Брат Эдмунд и еще какой-то монах, стоявший спиной к входу, приподнимали один из топчанов вместе с лежавшим на нем хворым послушником, чтобы сдвинуть его в сторону и освободить место для еще одного занедужившего брата.
В тот момент, когда Хью с Кадфаэлем входили в помещение, помогавший Эдмунду брат опустил на пол свой край топчана, выпрямился и поднял на них горящие глаза, выделявшиеся под ровными темными бровями. Видно, уход за недужными, а может, и сами больничные стены действовали на Уриена благотворно, на лице его появилось даже некое подобие улыбки, но ничто не могло угасить сжигавшего его пламени, отблеск которого то и дело вспыхивал в черных глазах монаха. Он мельком взглянул на вошедших, посторонился, чтобы дать им пройти, и вышел в коридор, держа в руках охапку выстиранного белья, которое собирался сложить в стенном шкафу.
По обыкновению двери в лазарете держали открытыми, чтобы сразу было слышно, если кто-нибудь из больных позовет на помощь. Поэтому во всех помещениях слышался нестройный гул голосов - одни негромко переговаривались, другие монотонно читали молитву. В окна доносилось пение птиц. Наружные двери здесь на ночь запирали, а окна закрывали ставнями только в непогоду, в сильный ливень, грозу или в зимнюю стужу, но сейчас на улице стояло лето.
Выйдя из лазарета, шериф и травник зашагали через монастырский двор.