Облик его изменился. Выражение пьяного ерничества сошло с лица, и взгляд стал строгим. А голос помягчел, потеплел, обрел удивительную пластичность. Впервые в жизни я слушал свои стихи в таком мастерском исполнении!
Там, в тайге, рыл я землю сырую,
горевал о тебе, в «Погорюе»…
Барон читал негромко, сдержанно, слегка подчеркивая ритм и находя певучую музыку там, где я и сам, признаться, ее не видел… И музыка эта постепенно росла, заполняла собой все помещение, все видимое пространство.
Ну и вот, все сбылось. Я доволен!
Томик Киплинга. Лампа. Покой…
Я с тобой. Все сбылось… Я доволен.
Но зачем же, все более, болен
я свирепой, бродяжьей тоской?
«Потоскуй», — свищет сумрак за ставней.
«Покукуй», — закликают составы.
Стал огонь над иззябшей водой.
Мне б все это забыть, мне б забыться…
Но не спится. Не спится. Не спится!
И вот тогда, слушая Барона, я снова воспрянул духом и опять поверил в себя.
Слушал Барона, как выяснилось, не только я один; известие о ночном «концерте» живо распространилось по всей ночлежке. И я сразу же стал здесь заметной фигурой.
Утром в субботу меня встретил Человек-Профиль. И, поздоровавшись учтиво, сказал:
— Отдельных номеров у нас вообще-то не полагается. Но все же есть несколько… Есть… Так вот, если желаешь, — могу устроить.
— Конечно, — встрепенулся я, — еще бы! Но, понимаешь ли…
И я сложил щепотью пальцы и пошевелил ими смущенно:
— С этим у меня пока туговато — учти!
— Понимаю, — кивнул он. И перекосился в улыбке. — Это ништо. Не важно. Нет сейчас денег — будут потом.
Новая комната была мала и неказиста, но все же понравилась мне чрезвычайно! Главным образом, потому, что тут было тихо. Никто не тревожил меня, не мешал. Но однажды…
Они вошли осторожно, гуськом, заботливо держась друг за друга и дробно постукивая палочками. Их было шестеро. И тот, кто шел впереди, являлся, очевидно, старшим. Был этот тип высок, сухощав, с запрокинутым к небу жестким морщинистым лицом. На нем была потрепанная — нараспашку — шинель. Над карманом ветхой, латаной гимнастерки пестрели орденские колодки. И вообще весь облик слепца выказывал старого солдата-фронтовика.
— Это ты, что ли, поэт? — спросил он, легонько коснувшись меня палочкой.
— Ну, я.
— Принимай гостей!
— Пожалуйста. А в чем, собственно, дело?
— Как в чем? — отозвался тот. — Ты же ведь поэт? Ну, вот мы и пришли — познакомиться с тобой, послушать…
Ого! — подумал я, культурная мне попалась ночлежка… И сказал:
— Что ж, присаживайтесь.
И так начался новый этот концерт… Польщенный и растроганный, я старался изо всех сил — читал вдохновенно, долго. Выдал слушателям все самое лучшее. Потом, утомясь, закурил. И примолк в ожидании.