Монахиня-привратница открыла одну из дверей в коридоре и ввела меня в приемную. В ту же минуту где-то внизу меланхолически звякнул колокольчик, призывая, должно быть, сестру Челестину.
В приемной было темно, так что поначалу, при свете, упавшем из коридора, когда открылась дверь, я сумел различить в ней только решетку, в самой глубине комнаты. Войдя, я остался стоять в ожидании и не знаю, сколько бы простоял, если бы в конце концов донесшийся из-за решетки тихий голос не пригласил меня сесть, потому что Анна Роза вот-вот вернется из сада.
Не могу описать, какое впечатление произвел на меня этот неожиданный голос в темноте, из-за решетки. Словно среди тьмы мне блеснуло солнце, которое заливало сейчас, наверное, монастырский сад; я не знал, где он, но, конечно, он должен был быть зеленым, ужасно зеленым, и среди всей этой зелени вдруг высветилась для меня фигура Анны Розы такой, какой я ее никогда не видел: вся — трепет грации и лукавства. Это была мгновенная вспышка. Потом снова наступила темнота. То есть не вполне темнота, потому что теперь я мог разглядеть в комнате решетку, а перед ней столик и два стула. За решеткой царило молчание. Я поискал там голос, который только что со мной говорил — тихий, но чистый, как будто молодой. Там никого не было. И, должно быть, это был все-таки голос старухи.
Анна Роза, этот голос, эта приемная, солнце среди тьмы, зеленый сад — у меня закружилась голова.
Вскоре Анна Роза открыла дверь и окликнула меня из коридора. Лицо у нее горело, волосы были растрепаны, глаза сверкали, белая шерстяная вязаная кофточка от жары распахнута на груди, в руках охапка цветов, а к плечу, свисая за спиной до самого пола, прицепилась ветка плюща.
Позвав меня, она устремилась в глубь коридора, к застекленной двери, но уже когда подымалась по ведущим к ней ступенькам, цветы вдруг посыпались у нее из рук; стараясь их удержать, она уронила сумочку, которую держала в другой руке, и тут раздался выстрел, а за ним — пронзительный крик, отдавшийся эхом во всем коридоре.
Я едва успел подхватить Анну Розу, падавшую мне на руки. И в полном ошеломлении, еще прежде чем понял, что произошло, увидел вокруг семь испуганно причитающих старых монахинь, которые выбежали в коридор на звук выстрела и, увидев в моих объятиях Анну Розу, пришли в какое-то странное замешательство, не имевшее отношения к случившемуся и причину которого я сразу даже не понял, настолько она мне показалась невероятной. Сколько я их ни спрашивал, где тут постель, куда можно уложить раненую, они на все отвечали только одно: что скоро должен прибыть Монсиньор. «Монсиньор! Монсиньор!» Тем временем Анна Роза, лежа в моих объятиях, кричала: «Револьвер! Револьвер!» То есть требовала, чтобы я подал ей револьвер, который она всегда носила в сумочке как память об отце.