Я потратила миллион часов своего рабочего времени, выслушивая множество отговорок, сводившихся, в сущности, к одному: «Мы этим не занимаемся».
В конце концов папин случай все-таки признали приоритетным, требующим немедленного реагирования (так как он был опасен для других и для себя), и назначили ему социального работника и помощницу по хозяйству.
Я чувствовала себя последней негодяйкой.
— Все будет хорошо, — пообещал мне Дэниел. — За ним присмотрят.
— Присмотрят чужие люди, а не я!
— Но это не твоя работа — ухаживать за больными, — мягко напомнил мне Дэниел.
— Я знаю, но… — сказала я несчастным голом.
Шел январь. Все были без денег и в депрессии. Почти никто никуда не ходил, а я вообще все свободное время сидела дома. Только иногда Дэниел водил меня куда-нибудь.
Я постоянно думала о своем отце, ища оправдание тому, что я сделала, и пришла к следующему выводу: я оказалась в такой ситуации, когда надо было выбирать между ним и собой. Только один из нас мог получить меня, на нас двоих меня бы не хватило. И я выбрала себя.
Выживание было не самым приятным времяпрепровождением. Еще неприятнее было самому выживать за счет кого-то другого. Когда речь идет о выживании, любовь, благородство, честь и сочувствие к другим людям — в данном случае к моему отцу — не имеют права голоса. Когда борешься за свое выживание, думаешь только о себе.
Я всегда считала себя добрым, щедрым, самоотверженным человеком. И для меня было настоящим шоком узнать, что мои доброта и щедрость — это всего лишь верхний слой, оболочка, которая скрывает злобную тварь, и что я ничуть не лучше других. Я себе не нравилась. Хотя в этом ничего нового не было.
Мередию, Джеда и Меган очень заинтриговало мое новое состояние. Вернее, состояния, потому что каждый день мною завладевала новая эмоция. Им всегда хотелось узнать, что я сейчас чувствую, и предложить совет и утешение.
Как я уже говорила, на дворе стоял январь, и почти никто никуда не ходил.
— Ну, что сегодня? — приветствовал мое появление в офисе дружный хор.
— Обида. Обида на то, что, когда я была маленькой, у меня не было нормального отца.
Или:
— Печаль. У меня такое чувство, будто умер очень близкий мне человек.
Или:
— Чувство поражения. Я должна была сама ухаживать за папой.
Или:
— Вина. Я виновата в том, что бросила его.
Или:
— Зависть. Я завидую людям, у которых было счастливое детство.
Или:
— Обида…
— Как, опять? — спрашивала Мередия. — Пару дней назад уже была обида.
— Да, я знаю, — отвечала я. — Но это другая обида, теперь я обижаюсь на саму себя.
У нас проходили чудесные метафизические дискуссии. Особенно меня интересовал вопрос выживания в экстремальных ситуациях.