Бертольд Брехт, переводчик «Дон Кихота»
[рассказ Нины Ходжаровой, найденный ее сыном, Петром Портным, в ее черновиках]
В 1922 году мюнхенский театр «Каммершпиле» поставил «Барабаны в ночи», первую серьезную пьесу Бертольда Брехта.
Примерно через три месяца после премьеры другой Бертольд Брехт, – так уж вышло, полный тезка драматурга, – молодой преподаватель из Университета Гумбольдта, переводчик, специалист по творчеству Сервантеса, зашел в ресторан в Берлине.
Он представился, официант провел его к столику и выдал меню. Молодой переводчик ждал друга, Микаэля Штрассера, но к нему подошла молодая девушка. Красивая, светловолосая, в темном пальто и красном шарфе.
«Простите, – сказала она, – я случайно услышала ваше имя. Вы – Бертольд Брехт, правильно?»
Бертольд никогда не интересовался театром и потому, разумеется, ничего не слышал о постановке «Барабанов в ночи». Он кивнул и отложил меню.
«Я только хотела сказать вам, что я в восторге от вашей работы».
Вот так и получилось: их знакомство началось с неловкости. Бертольд решил, что она имеет в виду его недавно опубликованный комментарий к переводу «Дон Кихота». Он пригласил ее присесть и отобедать с ним. Она представилась и немного рассказала о себе: Ольга Осинская, дочь русского дипломата, учусь на переводчика-синхрониста.
«Я думаю, вас ждет большое будущее», – добавила она, перебирая в руках красный шарф крупной вязки.
Бертольд гордо расправил плечи – ему ужасно льстил тот факт, что его комментарий к «Дон Кихоту» оценили. И что еще важнее – оценила такая красивая (и, несомненно, умная, ведь она читает научные работы о «Дон Кихоте») девушка.
Гордость его, впрочем, тут же сменилась жгучим ощущением неловкости, когда он понял, что его приняли за другого человека.
«Ваша пьеса произвела фурор», – сказала Ольга. Она описывала реакцию людей в зале, цитировала критиков. Он был в смятении, в панике, девушка продолжала говорить, а он не знал, как прервать ее. В конце концов, когда все стало заходить слишком далеко, он нашел в себе силы и с большим трудом, словно пытаясь выплюнуть кляп изо рта, проговорил: «Простите, пожалуйста, но, я боюсь, это какая-то ошибка. Я не пишу пьес».
Девушка замолчала и какое-то время, не моргая, смотрела ему в глаза. Словно ждала, что сейчас он рассмеется и скажет, что пошутил. Но он лишь продолжал извиняться, бормотал что-то.
Девушка встала из-за стола, шумно отодвинув стул и, опустив голову, извинившись и повторяя раз за разом «господи, как же неловко», попятилась к выходу.
Минуты две Бертольд сидел неподвижно, упершись ладонями в стол, словно боролся с внутренней качкой, лицо его горело. Из ступора его вывел подошедший друг, Микаэль Штрассер. «Проклятый гололед, – ворчал он, усаживаясь на тот самый стул, где только что сидела Ольга, – я два раза чуть не упал. Куда смотрят коммунальные службы. Ты уже заказал что-то?»