Стефании показалось, что у нее остановилось сердце.
— Вы, пан отец… Вы… Я так поняла: вы шпионку из меня хотите сделать? Да?
— Во имя римского престола, во имя тех идей, за которые поднял меч гетман Мазепа, во имя бога, наш долг, Стефания, если понадобится, самое жизнь отдать. Слушай внимательнее. На помощь нам идет немецкая армия. На фронте предстоят перемены. Существенные перемены. Москали здесь долго не задержатся. Не дольше как до весны. А там… — Кручинский стиснул кулак. — Мы по пятам разбитых армий войдем в святой наш Киев. И ты с нами, Стефания. Верхом на белых конях…
По щекам панночки текли слезы. Стефания прошептала:
— Пан отец не любит меня, если толкает на такой страшный грех.
— Какой же это грех? — решительно и гневно возразил он. — Это подвиг во имя бога. Только таких людей я и могу любить. Людей выдающихся. Сильных. Ты, Стефания, не принадлежишь к тому немотствующему стаду, что стоит за твоей спиною. С божьей помощью ты станешь украинской Жанной д’Арк. — Он достал из кармана платок и легонько провел им по ее влажным щекам. — Будь мужественной, любимая. — Потом добавил еще тише, чуть заметно шевеля губами: — Сегодня вечером к тебе придет человек и передаст письмо, из которого ты узнаешь, что от тебя требуется. Прочитав, сожжешь. — Кручинский встал, взял крест со скамьи и уже громко нараспев изрек: — Отпускаются все твои прегрешения, вольные и невольные, аминь!
Стефания поднялась в состоянии крайнего возбуждения, забыла даже перекреститься. Перед ней расступились, когда она шла на свое место на передней скамье, с любопытством, сочувственно вглядываясь в ее заплаканное лицо. Мокрые от слез бледные щеки, опущенные глаза, вся ее по-старушечьи ссутулившаяся фигура приводили в изумление людей, вслед ей слышался сочувственный шепот:
— Боже, такая молодая и такая великая грешница.
15
Как опасного государственного преступника, его вели под конвоем целого взвода солдат.
Военный суд, состоящий из трех старших офицеров полка, не прозаседав и часа, вынес обычный для того времени суровый приговор: «Местного крестьянина Илью Михайловича Покуту, сорока семи лет, как анархиста и социалиста, призывавшего крестьян к бунту против военных властей, а также к неповиновению его императорской особе, которую осмелился публично назвать позорящими, кощунственными словами, приговорить к смертной казни в поучение прочим».
Полковник Осипов, по чьему приказу было произведено чрезвычайное заседание суда, показал рукой на восток от фольварка, где на бугре за околицей села росла развесистая сосна.