Только сейчас Галине стало ясно, как ловко Андрей разыграл Козюшевского, с каким блеском выказал свой талант перевоплощения, заткнув в этой игре за пояс даже, ее, опытную подпольщицу. Она сообразила: тайна его успеха во внезапности наступления. Он не ждал, пока враг начнет штурмовать, а первый бросился на него, и тот вынужден был отступить.
— «Инструктор-организатор при всеукраинском товариществе «Просвита», — читает Козюшевский в небольшой коричневой книжечке, которую небрежным жестом протянул ему Падалка. — Не нашли себе лучшего дела. Вы ж, поручик, военный человек, а взялись за игрушки. Хоры, танцы, спектакли, просвещение. Наше ли это дело?
— Прошу прощения, господин Козюшевский, а вот светлейшему нравятся песни.
— Знаю, что нравятся. Да этим пусть бы себе интеллигентики занимались. А наше дело, — Козюшевский взмахнул рукой, точно саблей, — наше дело, дело рубак, воевать до победного конца.
— Я, полковник, люблю военную службу и мог бы послужить светлейшему, если б кто-нибудь замолвил за меня слово.
— Извольте, Падалка, я к вашим услугам. А еще лучше было бы, если бы вы пошли ко> мне адъютантом. — Козюшевский по-панибратски взял его за плечо. — Не заноситесь, поручик. Смотрите, недурная униформа! Аксельбантов себе навешали бы на грудь и… на Крещатик. По рукам?
— Я подумаю, полковник.
— Думайте, думайте, поручик. Завтра я вас жду.
Козюшевский отдал честь, поцеловал ручку Галине, назвал адрес штаба, где он будет ждать, и, позванивая шпорами, зашагал дальше.
Некоторое время Андре» и Галина шли молча, растревоженные встречей. Закурив папиросу, Андрей взвешивал последние слова Козюшевского — и тон, каким они были сказаны, и скрытое коварство в его прищуренных глазах, и то, каким простаком тот прикинулся. Нет-нет, не таким он знает Козюшевского; Козюшевский лишь форму сменил, а внутренне остался тем же, что при царе: хитрым, жестоким и… бездарным.
— А хорошо ты сыграл свою роль. Я даже сначала не поняла, испугалась, — призналась Галина.
— Но еще лучше сделал это он, — хмуро заметил Падалка. — Да-да, Козюшевский не поверил ни одному моему слову.
— Как это понять?
— А так, Галина: сегодня ночью он будет у нас. До вечера нам необходимо перебраться на другую квартиру.
21
Стефания ужаснулась, закрыла глаза ладонью: крутой поворот улицы, засаженной акациями, вывел коней на площадь, к небольшому кирпичному зданию волостной управы, напротив которой покачивались пятеро повешенных.
— Боже мой, — простонала она, останавливая коня.
Неожиданное зрелище неприятно поразило и Кручинского, хотя он, имея крепкие нервы вояки, реагировал на него не так болезненно, как Стефания. Он понимал, почему вырвался у нее этот полный отчаяния стон. Слишком много ужасов насмотрелась она на бесконечных дорогах Украины, особенно в этой неприветливой екатеринославской степи. Нежное женское сердце Стефании не может привыкнуть к подобной жестокости. Но что поделаешь, война есть война..