— Зря ты так… ушла в свою нору, — заметила как-то Зойка. — Без людей не проживешь. И здесь есть неплохие девчонки. Я уже не говорю о мастерах и учителях.
И все-таки Ритка не могла ничего поделать с собой. Не то чтобы только и думала о своем, днем и мыслей-то никаких не было, так, пустота, а по ночам они не давали покоя. Вот ее затолкали в это училище и думают: все встало на свои места все разрешилось. А на самом деле…
Сон приходил перед рассветом, а просыпалась она от гвалта, который девчонки поднимали в половине седьмого. Дежурные стаскивали с засонь одеяла, те отбивались подушками.
Дверей в группах не полагалось, чтобы всегда можно было войти в комнату. На месте дверных проемов висели занавески. Богуславская со своими подружками подобралась к ее койке еще до подъема. Было где-то около шести, в комнате было уже светло.
Лукашевич набросила покрывало ей на лицо, Богуславская уселась на ноги, Альма перехватила руки.
Они, вероятно, сумели бы сделать ей «темную» отчаяние и ужас придали Ритке сил. Выдернула ноги из-под Богуславской, двинула Альме руками в лицо, вскочила.
С подушек, разбуженные возней, кое-где приподнялись заспанные лица, но никто, — Ритка поняла это сразу, не собирался прийти ей на помощь. Даже Зойка. Привстала в постели, бретелька рубашки скатилась с плеча, глаза округлились.
Графин оказался в руках случайно. Схватила его с тумбочки и вскочила на нее, чтобы хоть на какое-то время оказаться недосягаемой для Телушечки и ее подручных.
Сопротивление обозлило Богуславскую, бросилась к тумбочке. Дворникова растерялась, она тоже не ожидала отпора, принялась засучивать рукава. А Лукашевич уселась на Зойкину кровать и расхохоталась. Она была смешлива.
Богуславская намерилась сдернуть ее с тумбочки за ноги, уже протянула руки… Вот тут она, Ритка, и хватила графином о спинку кровати. Хлынула вода, посыпалось стекло. В руке осталось только горлышко с острыми неровными краями. На это горлышко Богуславская чуть было и не напоролась своей красивой белой шеей. Ее спасло какое-то мгновение. И она это поняла. Отпрянула торопливо, лицо побелело прошептала в бешенстве:
— Ну, хорошо же! — обернулась к своим подручным. Звонкий смех Лукашевич еще больше обозлил ее. Обдала Таньку презрительным взглядом, схватила за локоть Дворникову — Пошли!.. Растяпы!
Они скрылись с Альмой за портьерой так же незаметно и быстро, как и появились. И только тогда все вскочили, поднялся шум. Кто-то бросился за воспитательницей.
Ритка постояла еще некоторое время на тумбочке, горлышко графина выпало из ослабевшей руки. Ослабли и ноги. Вяло опустилась на свою койку, набросила на себя колючее одеяло.