Над головой прошелестел сочувственный шепот Зойки:
— Надо же! Это они поколотить тебя хотели! Я же говорила: не связывайся.
И тут прозвучал требовательный голос воспитательницы:
— Ты здесь, Грачева? Ступай в учительскую. Хотя постой погоди, пойдем вместе.
В коридоре Любовь Лаврентьевна забежала вперед, вгляделась в лицо, поинтересовалась простодушно:
— И как ты это ее, а?
С трудом разжала онемевшие губы, голос прозвучал монотонно:
— Она же сама… Сунулась. Когда тут было выбирать?
— Так-то оно так, да ведь ты чуть ее не зарезала! — вздохнула воспитательница. — А ну как напоролась бы она, что тогда?
…Когда Любовь Лаврентьевна в конце концов проводила ее из учительской в кабинет директора, Ритка уже сама поторопилась пристроиться на стул у двери. Голова болела все сильнее, темя и виски будто перехватило тугим обручем, мутило. Потом замельтешило в глазах. Кажется, еще попыталась позвать воспитательницу, но Любовь Лаврентьевна, заторопившись домой, уже плотно прикрыла за собой дверь.
И вот ее снова упрятали в изолятор. Интересно, сколько ее здесь продержат? А может, отправят куда-нибудь еще? Куда?
Было как-то все равно.
5
Когда жена говорила: «Сходил бы ты к врачу, что ли… Или курить бросил», отмалчивался. Был он у врача. Даже у двух. Невропатолог, к которому его направил терапевт, молодой еще мужчина, — ему было не больше тридцати пяти, тщательно осмотрел его, обстукал молоточком, долго и много писал, потом устало поднялся со стула и тут же снова присел, уже на край стола.
— Да, терапевты правы: работу вам надо сменить. И еще придется полечиться. А главное — отдохнуть. Раньше у вас не возникало такой необходимости? Раньше…
Врач помолчал. Он был, судя по всему, из тех парней, что идут в медицину по велению сердца и делают свое дело самым добросовестным образом, порой уставая до предела и чертыхаясь, но ни при каких обстоятельствах не изменяя ему.
— Не замечаю, чтобы я изменился.
— Вероятно, так оно и есть, — согласился врач. И все же вы стали старше.
— Неужели, — вслух удивился Копнин и сам заметил, как живо он обернулся к врачу при этих его словах, — неужели я уже старик?
Врач усмехнулся. Лицо у него было еще совсем мальчишеское, чистое, тонкое, глаза густой осенней голубизны, чуб светлорусый.
«Русак, — подумал Копнин, — среди сибиряков такие не встречаются. И жена, вероятно, врач. За ужином обсуждают своих пациентов».
— Ну, положим, еще и не старик, но… фронтовики начинают сдавать раньше. Даже те, что не были ранены. Это отмечаю нс только я. Поспокойнее бы надо, не принимать всего близко к сердцу. А вы нс можете, знаю.