Рассказала о камине матери. Она вздохнула.
— Танцуют вокруг вас, а вы… Огорчаете, небось, их? — задержала взгляд на лице и попросила:
— Ты-то хоть не капризничай! Ведь все понимаешь. И… жду я тебя. Домой. Все равно дома-то лучше.
Она и плакала теперь как-то по-другому. Не прятала лица, не мусолила глаза и нос платком, смотрела прямо перед собой, а слезы скатывались по щекам. Вспомнила:
— Катя тебе тут что-то отправила. Сама собиралась приехать, да срочное дело у нее сегодня в райкоме.
В газетном свертке оказались синенькие шерстяные перчатки и записка. Катя писала своим крупным детским почерком:
«А себе я связала красные. Теперь вяжу маме. Еще бы связать по шарфику, только совсем некогда… Что ты читаешь? Есть ли у вас там библиотека? А то я привезу…»
Сказала матери:
— Отвези ей обратно. Перчатки.
— Ну, знаешь… — мать поднялась с кресла. Привыкла видеть ее в мешковатой длинной юбке, с отросшими после завивки волосами, и теперь она показалась незнакомо-строгой, даже подтянутой, стройной. — Ты Катю не обижай. Тогда, первую ночь без тебя… всю ночь мы с ней проплакали.
Передам ей «спасибо» и что ждешь ты ее. А приедет она… ты… Если ты ее добра не ценишь, так мне оно дорого. Без них, без соседей-то, как бы я сейчас?
Она рассказала еще о Димке, об отце:
— Устаю с ними. Одно спасенье, пока в садике да на работе, а как появились на пороге… Не пьет отец пока, не знаю, как дальше. Объект ему трудный попался, от зари до зари на нем пропадает… Ну, я пойду. Наверное, на той неделе опять выберусь.
Спросила, не глядя ей в лицо:
— К директору зайдешь?
Мать отозвалась не сразу, замешкалась.
— Велел зайти. Как приеду. Посоветоваться насчет твоего здоровья… А что? Жаловаться будет? Если бы и не пригласил, все равно бы зашла. Одна у нас с ним теперь забота.
Подумала: такой вот, приодевшейся, с приведенной в порядок прической, матери теперь можно показаться на глаза директору. И держится она неплохо. Пусть заходит. Пусть поговорят. Что тут, в самом деле, такого? Только… директор, конечно, расскажет матери и про электрошнур, и про Телушечку. Ну и что? Привыкать ей, Ритке, что ли?
А мать спохватилась вдруг озабоченно:
— Да, письмо тут на твое имя пришло. Я принесла. Сама решай, отвечать… или не надо.
Конечно, адрес на конверте был написан рукой Андрея. Поторопилась успокоить мать:
— Не бойся. Не о чем нам теперь переписываться.
Мать посмотрела в лицо, голос прозвучал твердо:
— А это уж тебе самой решать. Без подсказок. Теперь тебе самой все видно.
Матери сказали, что директор в малярных мастерских. Когда ее потертое пальто из синего драпа с залохматившейся чернобуркой скрылось за тесовой калиткой, вместо того чтобы пройти в изолятор и переложить из авоськи гостинцы матери в тумбочку, вышла из холла и побрела под соснами вдоль забора. Ноги сами привели к пеньку. Торопливо опустилась на него, пристроила рядом авоську с банками и кульками.