Она засмеялась.
— Ну чего ты смеешься? — и он слегка нахмурился.
— Ты не понял меня, Сережа. Просто мне нравится это слово: «Пе-ре-дел-ки-но». Заманчивое название. Волей-неволей поедешь. Обещаю, но только после последнего экзамена.
— А когда он?
— Двадцать третьего… Да! А куда ты сейчас идешь? Электричек ведь уже нет: половина третьего.
— Зайду в институт и пересплю на столах.
— Позвонишь завтра?
— Да.
— Ну, тогда — до свидания…
— Ты как будто еще что-то хотела сказать, кроме «до свидания»?
— Хотела, но не скажу.
— Почему?
— Зазнаешься.
— Тогда лучше я уйду скромным.
…Но в институт он не зашел. Его зачаровала утренняя Москва. Дворники уже вымыли тротуары. Гасли фонари. Меркла полная луна от приближения к городу несметного света майского солнца. Тихо, просторно, как в предутренней степи. По улицам свободно бродили, зябко потягиваясь, кошки, не потревоженные ни автомобилями, ни пешеходами.
Сергей вышел на Садовое кольцо. Дойдя до Смоленской площади, он на минуту остановился. Раздумывал: свернуть ли ему в сторону Бородинского моста, чтоб попасть на Киевский вокзал, или не сворачивать? Не свернул. Захваченный этим торжественным покоем, чистотой, невесомостью утреннего города, он шел все дальше и чувствовал, что идет навстречу какому-то новому своему стихотворению, зарождающемуся в его бунтующем воображении.
Не знаю сам, что буду
Петь, но только песня зреет.
«Здорово сказал старик!» И Сергей начал про себя ругать критиков, толкующих об идеализме этих фетовских строк. И вдруг почувствовал, как все его тело охватил мгновенный не то цепенящий, не то обжигающий озноб, словно от неожиданного крика в ночи: так с ним случалось только тогда, когда осязаемо вырисовывались строки нового, предельно волнующего его стихотворения. И главное, что ему труднее всего всегда давалось, он нашел сейчас ту строку, с которой должно начинаться это стихотворение, вернее интонация этого стихотворения. Сначала он шептал ее, затем начал повторять вслух: «Я не хочу, чтоб боль воспоминаний… Я не хочу, чтоб боль воспоминаний…»
Вдруг из строки выпало слово «боль» и стало в нее «свет». Ему показалось вначале, что так лучше, но тут же он отверг новое слово и поставил на место первое, выпавшее. «Оно — как в обойме. А свет пусть будет по всему стиху. Много света… Прозрение, рассвет. Утро. Вот-вот, сегодняшнее утро, московское, мудрое, обещающее. Что обещающее? Может, любовь, а может, и неудачу. И при чем, собственно, здесь любовь… Наташа? Да что это в конце концов за наваждение! Главное-то утро… Я не хочу, чтоб боль воспоминаний… Стык двух «б». Ничего, можно… Нет, нельзя. Я не хочу, чтоб свет воспоминаний… А куда это я забрел? Ого, махнул. Парк Горького. Значит, надо возвращаться. Я не хочу, чтоб боль воспоминаний… Нет, Воротынцев, надо уже садиться за стол с этим стихотворением. Скорей в Переделкино!..»