— Эй, человече! Садись быстрей, а то придется тебе купаться в балке!
Он что-то еще хотел сказать, но осекся. Ненадолго. Загорелое лицо осветилось улыбкой. Сухие, обветренные губы его снова зашевелились:
— Тю-у-у! Да это ж Федорович, а я тебя и не опознал попервах. Быть тебе богатым. Ну, давай свои вещички.
— Даю, даю, дядя Гриша. Здравствуйте.
— Здравствуй. Сюда вот садись, поближе ко мне. Да сено все сгреби в одну кучу, чтоб мягче было. Ну, а теперь держись, говорить будем под крышей, сейчас некогда. — И он отпустил вожжи.
Преодолев петляющий спуск Солдатской балки, а затем такой же подъем, тележка взлетела на пригорок, с которого уже видны были первые дома Копповки, те, что по другую сторону Громоклея. За домами, чуть повыше их, вставала свинцовая дождевая стена с немного выдвинутым вперед сизым клином, еще освещенным последними лучами солнца, кутающегося в мягкие подвижные тучи. Клин все вытягивался и со стремительной быстротой приближался к Копповке. Казалось, он пробивает дорогу в село надвигающемуся грозному, всесильному ливню.
— Буян, родимый, нажми! — кричал дядя Гриша. — Эх, кто раньше до дому: мы или ливень?
Время от времени он оборачивался к Сергею, и тот замечал в его глазах озорные искорки ненаигранного, большого азарта, который постепенно передался и ему.
— Вы, дядя Гриша, настоящий поэт! — воскликнул однажды восхищенный Сергей.
Дядя Гриша в ответ только как-то уж очень подчеркнуто кашлянул, и трудно было понять, доволен он такой характеристикой или же не доволен.
Буян снова пронзительно заржал. Он часто и настороженно всхрапывал.
А в это время ливневый клин уже пересек Громоклей, вытянувшуюся вдоль него Копповку и ринулся навстречу тележке. Впереди него метались ласточки. Некоторые из них уже поравнялись с тележкой, разворачивались и неслись следом за ней. Потом они как-то сразу отпрянули от нее и с криком устремились в сторону Солдатской балки. И сразу же хлынул дождь. Сначала почернела земля. Потом на черном появились светлеющие полоски. Ручьев еще не было, но было ясно, что они побегут именно по этим полоскам.
— Выручай, Буянушка! — крикнул в последний раз дядя Гриша, но теперь уже как-то безразлично и сокрушенно, без прежнего озорства в голосе и присел рядом с Сергеем на молодое, пресноватого запаха сено. Он виновато посмотрел на Сергея. Однако его лохматые нахмуренные брови тут же расправились, и лицо расплылось в доброй хозяйской улыбке, когда он встретился с восторженными глазами своего пассажира.
— Да ты, Сережа, как я вижу, молодчина, не разлюбил еще нашу степь. — И, помолчав, продолжал: — Вот разве что призабыл малость: дождик-то без малого на месяц опоздал.