Эмиграция становилась все более невыносимой. Пока в семье были кое-какие сбережения, уцелевшие в дни революционных потрясений только благодаря своевременному переводу их в один из швейцарских банков, Анатолий Олишев успел окончить Боннский университет, но потом все стало трещать, расшатываться. Старший брат Виктор давно уже забросил стихи — перед революцией у него вышла книжка — и все чаще начал пропадать в каких-то подозрительно шумных домах на окраинах Берлина. Иногда он целыми неделями, а то и месяцами не появлялся дома. Если же приходил ночевать, в семье вспыхивали ссоры, упреки. Потрясая перед отчужденным, холодным лицом Виктора маленькими высохшими кулаками, отец обзывал его своим могильщиком, душегубом, дьяволом басурманским… Мать беззвучно плакала. Анатолий иногда поддерживал отца, но чаще молчал. В такие минуты он думал о покинутой России.
«Вот нас прогоняли из России… Было страшно, тревожно. Но там были вокруг люди — отжившие и рождающиеся… Были герои… Был головокружительный, величайший потоп. Здесь этого нет. Потому что на улицах, в барах, в постелях, в душах бесконечная пустота… Взять хотя бы погребки, в которых пропадает Виктор. Кто в них гогочет?.. Завтрашние палачи, их завтрашние жертвы и завтрашние слабонервные удавленники. С ними тяжело рядом жить и даже сидеть. И, конечно же, не потому, что род Олишевых своими корнями проникает в глубины чуть ли не Киевской Руси. Просто это омерзительно, как лягушечья слизь».
Такие тягостные мысленные монологи часто подолгу затягивались. После них ему начинало казаться, что у него обескровливается тело, неудержимо высыхает голова…
Потом умерли родители. После их смерти Анатолий почувствовал себя нестерпимо одиноким. С обостренным интересом начал следить за всеми большими и малыми событиями, происходящими на далекой, брошенной, но не забытой родине. Тогда-то в его душе и зародилось тревожное и заманчивое желание вернуться домой, несмотря на запугивающие газетные слухи о Советской стране.
После долгих переписок, запросов и выжиданий ему, наконец, удалось получить утерянное по воле судьбы и родителей право называться гражданином России.
Несколько дней он ходил как зачарованный по берегам Москвы-реки, по ясным многолюдным улицам и бульварам, по залам уцелевшей и бережно охраняемой Третьяковской галереи, выезжал в пригороды, в Абрамцево, Измайлово.
В середине лета 1932 года ему предложили работу в университете и две комнаты от прежней семейной квартиры в Столешниковом переулке. Растроганный, он чуть не прослезился. Правда, на следующий день, немного придя в себя от всех нагрянувших на него радостей, он попросил дать квартиру где-нибудь в другом районе. Принявший его заместитель председателя Моссовета понимающе улыбнулся и предложил Стромынку. Уловив смысл этой улыбки, Анатолий заморгал глазами. Откашливаясь и запинаясь, он поблагодарил заместителя председателя и, чтобы окончательно не растеряться и не расплакаться, поспешил к двери.