…После выздоровления он все-таки пошел к ним. И ничего, кроме неполного, отчужденного разговора, у него с Юрием не получилось. Предполагаемой откровенности также не было. Анатолий ушел ни с чем.
А затем подоспело лето, молодую супружескую чету Малаховых направили на Херсонщину, те немногие, кто знал о случившемся, постепенно забыли и не напоминали Анатолию об этом. Лишь сам он не забыл, запомнил на всю жизнь. Он начал сторониться женщин, стал замкнутым, немного педантичным в обращении со студентами, из-за чего за ним надолго закрепилась репутация суховатого и придирчивого преподавателя. Зато после случившегося у него появилась необыкновенно продуктивная, доходящая порой почти до одержимости работоспособность. Он перечитал огромные вороха русской и зарубежной литературы по своей специальности, без конца пропадал в длительных командировках и экспедициях по колхозам, совхозам, лесничествам и заповедникам. Через четыре года у него за спиной уже было несколько крупных работ, опубликованных в журналах и вышедших отдельными изданиями. О нем заговорили в ученом мире страны.
И только иногда он доставал из глубин своего письменного стола бережно хранимый синий конверт и неизвестно в какой уж раз перечитывал взволнованное, волнующее письмо Кати Малаховой. Может быть, потому, что оно было написано в минуты горького отчаяния, из-за этого в нем было много противоречивого, по-женски путанного, Анатолий каждый раз открывал в нем все новые и новые оттенки, полные то глубокой нежности, то тоски и упреков. Последнее он всегда находил между строк в тех местах, где она хорошо отзывалась о муже и рассуждала о нежелательности женитьбы людей, знающих друг друга с детства, потому что в таких случаях люди часто оказываются близорукими, понимающими друг друга, несмотря на долгие годы знакомства, односторонне, неглубоко.
Порой Анатолий находил что-то необыкновенно интимное даже в ее расслабленном, торопливом почерке. Он вставал, медленно и задумчиво ходил по кабинету, и тогда начинались тягостные самоупреки. Когда же в нем брал верх рассудок, он ловил себя на этих безвольных самоупреках и сразу же для успокоения брал в руки ее большую коричневую фотокарточку, хранящуюся в том же синем конверте. Это его успокаивало, и он снова прятал в глубину стола конверт…
Больше она ему никогда не присылала писем, но зато в редкие свои наезды в Москву каждый раз обращалась в справочное бюро (не сменил ли квартиру?), звонила, и они встречались, вспоминали о прошлом. И самые богатые, полные воспоминания были у них тогда, когда они сидели на скамейке какого-нибудь окраинного бульвара, с молчаливой грустью вспоминая прошлое…