Сеня снисходительно улыбнулся и отступил в сторону.
— Ты, я вижу, как был лейтенантом, Воротынцев, так им и остался. Поеду лучше я сейчас к рядовым, но творческим людям. Валяй в Переделкино один. Нам не по пути. Будь здоровчик!
— Послеженной скатертью дорога!..
Сергей доехал до «Киевской», вышел и сел в электричку. Прислонившись к окну, он задумался о случившемся. Почему, собственно, поэма волнует не друзей, а Железина? Да и волнует ли она Железина, или тот просто хитрит? А что бы о ней сказал дядя Гриша? Может, тоже угрюмо промолчал бы, как Борис Мишенин. Нет, навряд ли. Сукиным сыном, конечно, не окрестил бы, но… Был же ты, Воротынцев, летом в своем колхозе, слышал да и сам видел: отбою нет от людей, все тянутся на прицепку. Значит, произошло что-то большое в колхозе. Войленко, председатель, как мечтательно говорил… А помнишь, раньше, в сорок четвертом, сорок пятом, тоже наперебой тянулись к пахоте. Женщины в основном. Но по другой, совсем по другой причине. Все из-за коров, которые тогда и землю пахали и кормили своим трудным молоком и деревенских ребятишек и город, рабочих людей. Каждая женщина старалась быть рядом с собственной коровой, опасаясь, как бы кто не обидел ее бессловесную кормилицу. Мать тоже боялась, не разлучалась с Голубкой. Ты ведь и сам часто бегал в поле к Голубке с охапками повилики. Выморенная, с впалыми костистыми боками, она не сразу прикасалась к той повилике. Отжевывая свою зеленоватую слюну, она смотрела тоскующим взглядом на далекое подрагивающее марево, где, может быть, чудились ей заливные луга без кнута и плуга, с радостными глупыми телятами… Ей было трудно, как людям, как всей разрушенной войной стране… А в это же самое время Железины и им подобные были в достатке, умели жить. Теперь же, записавшись вдруг в правдоискатели, они хнычут и прибедняются, словно им досталось во сто крат больше, чем другим. Почему те, кто выращивал и выращивает хлеб, скупее говорили о трудностях послевоенных лет? Не об этом ли стоит писать сейчас, когда в жизни страны наступили такие откровенные дни? Писать гневно и решительно с высоты сегодняшнего времени. Ибо правда о прошлом всегда останется полуправдой, если писать только как о прошлом, без осмысления настоящего и будущего. Так у тебя, Воротынцев, получилось с поэмой. Был дома, видел перемены, слышал, что люди говорят об этих переменах, а верх взяла мода разоблачительства, которую вытащили на свет божий Железины и их старшие покровители…
По радио объявили, что следующая остановка Переделкино. Сергей поднялся и направился к выходу.