Я вижу, честное слово, вижу — ты не улыбаешься сейчас, но у тебя очень самодовольная физиономия (тебе это никогда не удавалось затаить, скрыть). Однако я не имею никакого права обижаться на тебя: опять же знаю, что при всей беспросветной несуразности наших отношений ты всегда находишь в себе силы беречь неизменную верность мне. (Видишь, Сережа, какая я эгоистка!) А это значит, ты можешь не таить улыбку, даже посмеяться над моим письмом. Все что угодно, если тебе от этого станет легче, светлей.
Да и сколько нам уже осталось жить в одном городе, рядом!.. Сережа, милый, я очень боюсь точек над «и», ничего не знаю, не вижу, не обещаю, но боюсь.
Приходи ко мне в воскресенье. Придешь?»
Наташа несколько раз перечитала написанное, затем отодвинула от себя ручку и испещренную рваными, кривыми строчками бумагу и, стиснув ладонями виски, задумчиво уставилась на фотографии, расставленные по столу. Вдруг она, как бы вспомнив что-то очень важное, мучащее и озаряющее, резким движением потянулась к тетрадному листу, схватила его, разорвала на две части, скомкала и сжала в своем маленьком кулачке. Пальцы ее нервно и беспомощно напряглись, словно они сжимали не мягкий и податливый листок, а преждевременно сорванный, несозревший, каменно-твердый орех. Повлажневшие, они тихо расслабились, выровнялись, и бумажный комок скатился по ним на стол.
«Зачем я это сделала? Я ведь не обманываю сейчас ни себя, ни его… А-а, вчера встретилась с Веркой. Она стыдила меня. Хвалила Сережу. Но какое ей дело… И неужели это может быть хоть сколько-нибудь приятно — вмешиваться в чужие хорошие чувства, привязанности. Наверное, потому много у людей несчастий и случайностей… Отойдите вы все от меня!.. Надоело».
Спустя несколько минут Наташа бережно и осторожно расправила две половинки письма и слово в слово вновь переписала на новом листе.
Она как будто освободилась от какого-то тяжелого груза, поднялась со стула и подошла к окну. Взяв в руки с подоконника небольшое зеркало с деревянной складной подпоркой, поднесла к лицу и тут же просветленно улыбнулась не то самой себе, не то только что виденному за чтением ее письма Сергею.
Она ждала его, и он пришел. Забыв о широко распахнутой им двери, забыв обо всем, что у них произошло, они бросились друг к другу с распростертыми объятиями. Торопливо, самозабвенно целуя ее глаза, волосы, губы, щеки, родинку, Сергей без конца шепотом повторял ее имя. А когда она тихо, но радостно пролепетала освободившимися губами: «Сумасшедший», — он доверчиво, как матери, уткнулся головой в ее грудь, закрыл глаза и, как только она начала гладить и теребить его мягкие, рассыпчатые светлые волосы, благодарно улыбнулся. Потом она приподняла его голову, коротко поцеловала в щеку и, легонько отшатнувшись, подошла к двери. Отрезвляюще щелкнул английский замок. Она вернулась, сняла с него плащ, усадила его рядом с собой на тахту и задумчиво спросила: