– Подобное не растет на деревьях, – заметила она обиженно.
Томас рассмеялся:
– Если бы ты знала, какие предложения я получаю.
– Не надо притворяться передо мной, Томас.
Внезапно что-то сломалось у него внутри, барьеры, сдерживавшие давно копившиеся протесты, рухнули. Он взорвался, опустил блюдо с мясом на стол с такой силой, что фарфоровая посуда подпрыгнула.
– Я доволен моей жизнью! – выкрикнул он в лицо матери. – Я люблю своих детей и люблю Аннику. Она настоящий человек, мамочка, а не бездушная сучка вроде Элеоноры…
– Следи за своими словами, – одернула она, шокированная.
– С чего вдруг? – огрызнулся он. – Ты же никогда не следишь за собой, болтаешь всякую чушь. Разве ты не видишь, как обижаешь Аннику, когда цепляешься к ней? Сравниваешь ее с Элеонорой! Сравниваешь нашу квартиру с ее виллой! То, как мы проводим отпуска! Критикуешь малышей, они все время чем-то тебя не устраивают, не так ли, поскольку родила их Анника, а не Элеонора! Но тебе же прекрасно известно, мамочка, что она никого не хотела! Элеонора никогда не хотела детей! С ней я так и не стал бы отцом, а ты – бабушкой…
У матери мгновенно изменился цвет лица, ее щеки стали серыми, она схватилась за сердце, попыталась встать.
– Я думаю… – промямлила она. – Я думаю… мне надо немного отдохнуть…
Томас успел подхватить ее, прежде чем она упала.
– Хольгер! – крикнул он. – Хольгер!
– Что за жизнь, – буркнул брат из прихожей, заглянул в кухню и поспешил ему на помощь. Совместными усилиями они уложили мать на диван в гостиной.
Сверкер, сожитель Хольгера, врач по специальности, наклонился над старой женщиной, проверил пульс и дыхание.
– Что случилось? – спросил он.
– Мы… поссорились, – ответил Томас, внезапно почувствовав усталость и легкое головокружение.
Мать пошевелила одной рукой, ее ресницы дрогнули, она застонала.
– Ты должен беречь ее, – сказал Сверкер с плохо скрытым укором.
Томас пересек прихожую, не задерживаясь возле своих детей, вышел на дождь.
Телефонная трубка стала влажной от пота, и Анника вытерла ухо внутри между двумя разговорами.
– Она не была полной бездарью. Совсем наоборот. Непоседой, пожалуй, немного шумной. Я и представить не мог, что она станет нацисткой.
Анника записывала по мере того, как классный руководитель Ханны Перссон в последние годы ее обучения в средней школе рассказывал о ней. Благополучная семья, ставший скинхедом брат, неумение концентрироваться и общаться, из-за чего у нее не складывались отношения с другими девочками.
– Я думаю, она хотела привлечь к себе внимание, – сказал классный руководитель. – Искала признания и отклика со стороны других, и ты же знаешь, как они рассуждают: если меня не могут любить, пусть восхищаются, если не могут восхищаться, пусть уважают, если не могут уважать, пусть боятся…