По дорогам метались люди. Вперемешку с сатирами, кентаврами, нимфами… Бежали куда-то – чтобы бежать. Не потому, что сожжены деревни, спалены рощи. Просто – гнал ужас.
Так гнал, что их не сразу обгоняла моя колесница.
Ослы ревели, кто-то искал в дымном чаду последнюю овцу, два сатира клубком катались по дороге, сцепившись, а из-за чего – не понять… Смертные все большей частью простирали руки с мольбами.
В ту сторону, куда влекла меня четверка и где зарево разбавлялось вспышками молний.
К Олимпу.
О, Бездна Тартара… к Олимпу, возле которого опять небо грозит упасть на землю, и сверкают белым огнем молнии, и кричит земля…
Вот только теперь это крик мести, а не мольбы.
Я ударил коней вожжами, и колесница понеслась, будто золотая стрела с черным наконечником.
Когда-то плодородные, а теперь заново выжженные или укутанные долины мелькнули безобразными пятнами плесени; хребты Олимпа, укутанные мглой, рванулись навстречу: защити! укрой!
Пятна в глазах.
Храп четверки, почуявшей битву.
Яростный рев, вой, рык колеблет землю.
Смрадный дым разрывают белые молнии.
Всё.
Я соскочил с колесницы на ходу, не опасаясь переломать ноги: шагнул не на землю – в воздух у Термейского залива…
Воздух или вода – что угодно было надежнее заходящейся истошным хохотом земли.
Впрочем, воздуха не было: под ногами клубился дым, ярилось пламя, вихрился пар…
И воды не было тоже. Термейский залив кипел.
Он бурлил и клокотал, как желудок у нерадивого воина, плевался струями кипятка, и волны старались сбежать на берег, изойти пузырями и пеной, лишь бы подальше…
От драконовых голов, вздымающихся в небо…с утеса… со скалы, объятой пламенем? Нет, это чешуйчатое тулово, это руки-молоты, это бьет по волнам исполинский хвост…
Мать-Гея, – пошевелились губы не мальчика, но Владыки, победителя Титаномахии. Мать-Гея, что ты сделала из ненависти к нам, что ты сделала?!
И зачем ты это сделала? Неужели разгневалась за участь своих детей-титанов, как раньше – на Урана за Гекатонхейров и Циклопов?! Неужели тебе стало еще больнее, когда пришли править мы?!
Глыба в чешуе шла к берегу. К Олимпу. Доделывать то, что не доделал Крон.
Править над миром.
Двигалась медленно, попирая закипающее море и загорающиеся небеса, вздымая и переплетая змеиные шеи, и в слитном, чудовищном вопле было слышно торжество мести.
А потом с небес ударил гром и заглушил неистовство Тифона. Пламя – оранжевое, желтое, багровое, черное – разорвалось белой, яростной вспышкой.
И стал виден поединок.
Не бой, а поединок, потому что Семья – великие боги, сколько их там есть на Олимпе – жалась в сторонке. Зарево неспешно перетекало по щиту Афины, облекало в огонь воинственного Ареса – он что, собой Афродиту там закрывает? Перед любовниками раскорячился Гефест с молотом – незадачливый муж, щит для обоих. Слева и справа от него припали на колени с луками Аполлон и Артемида.