– Узнаю брата… ты ведь к нам и во время войны наведывался нечасто. И недолюбливал свет. Ну, а твое-то хозяйство как?
–- Гермес разве не доносил?
– Он говорит только то, что нужно. А мне хотелось бы услышать – в общем…
– Титаны в Тартаре. Мой дворец стоит как подобает. Тени пьют из Леты вовремя. Асфодели пока не завяли.
В лицо чуть не попал тюльпан – алый, не подземный. Пришлось ловить и отбрасывать обратно в ликующую толпу (там расступились, будто я отравленный дротик метнул). Цветок оставил на ладонях запах вечной весны – настоящей, какой никогда не бывает в Элизиуме…
Жить среди смерти вообще-то просто. Нужно только не вспоминать о том, что где-то есть жизнь.
Ноги ступали по благоухающему жизнью ковру тяжелее, чем по горящей лаве.
Зелень и солнце резали глаза хуже осколков хрусталя.
Хотелось надеть шлем и не слушать рассказов Зевса об их разногласиях с Жеребцом. Что ты говоришь, Громовержец, Черногривый недоволен своим жребием? Считает, что ему лучше – быть первым? Ты уверен, что недалек тот день, когда он попытается набрать союзников и выступить против тебя?
– А на пиры-то его по-прежнему приглашаешь?
– Раньше приглашал. Теперь вот он сам является. Деметра обижается, плачет…
– С каких пор она его невзлюбила?
– А ты не знаешь?
– Откуда бы мне.
Громовержец только машет рукой и хмурится, и ликующие подданные не рискуют даже осыпать его цветами. Правда, ненадолго – и вскоре под ноги снова ложатся гиацинты и левкои, сирень и амаранты…
А главный дворец на Олимпе больше не светел – блестящ. Сверкает издалека, будто к нему привязали колесо от Гелиосовой колесницы. Сияет золотом и драгоценностями, и каждая мозаичная колонна – произведение искусства, ненавязчиво шепчет тебе: «Тут живет величие, и я его часть!»
Гестия выбежала нам навстречу, крикнула издалека:
– Слава победителю! – и взметнула с ладошки победный фонтанчик искр.
Потом перевела глаза на меня, радостно вскрикнула, распахнула объятия, в мгновение оказалась рядом…
И остановилась в шаге, будто разглядев или вспомнив что-то. Потупила глаза и произнесла заученно:
– Радуйся, брат… Владыка Аид.
– Радуйся, сестра. Мы долго не виделись.
Слова давались легко – глупая шелуха, к которой прибегают боги и смертные. В глазах у нее – было настоящее.
Боль.
«Ты… ты изменился. Постарел больше, чем за всю Титаномахию. А плечи… Почему ты сутулишься?! И взгляд, лицо… Ты теперь не Аид-невидимка? Ты – Аид-Владыка? »
«Не знаю. Наверное, - и то, и то».
«Что ты сделал с собой этим жребием… Остальные… остальные меняются тоже, но ты…»
«Ты хотела бы видеть на моем месте – кого? Зевса или Посейдона, сестра?! »