А пока – я, пожалуй, пойду, пока ты, чего доброго, не наварила приворотного по просьбе царицы, которая совершенно не понимает, что же такое с ее ужасным, ненавидимым мужем: подумаешь, раз всего-то правду в лицо! Так разве ж это повод ей пренебрегать?! Чего доброго, так остальные богини смеяться начнут.
Ламия уже перестала хлюпать, вытягивает шею, пытается заглянуть в котел:
– Что? Видно что-то? Он – здесь? Скоро будет здесь?
Кипит молоко, в которое Геката неспешно, щепоть за щепотью подкидывает трав из мешочков, подливает снадобий из флаконов. По покою от котла плывет винный дух. В тени на стене мерещится лоза.
Голос Трехтелой задумчив.
– Дионис, сын смертной Семелы и Громовержца, рожденный отцом из бедра… Скоро явится. Скоро. Ему указали вход. Жаль, что ни одно зелье не может показать: зачем ему подземный мир.
– Может, от родственников отдохнуть захотел, – кривит губы Онир, - или от их шуточек. Я слышал, Арес и Аполлон твердо уверены: этот Дионис рождался не из бедра, а из…
Подземные с наслаждением хохочут над крамолой. Ну и что, что про верховного царя. Мы тут чудовища, нам можно!
Геката стала столбом, глядя в причудливые завитки пара над котлом. Остальные теперь будут до восхода солнца гадать – откуда все-таки рождался Дионис и каково это далось Зевсу. Делать больше нечего.
Правда, Гипнос все еще стоит на своем:
– Ну, может, хотя бы этот кого-нибудь чем-нибудь опоит… Да, ему ж и по должности положено!
* * *
Бог вина хорошо знал, что ему там положено по должности. И на то, чтобы просто опаивать, не разменивался.
Он спаивал. Сразу и до свинячьего визга.
Всех, кого ни встречал – при этом виртуозно умудряясь не попадаться на глаза мне.
Впрочем, я и не присматривался, хватало зрелищ в мире.
Началось с окосевшего и радостного Гипноса, продолжилось пьяными песнями Эвклея и грандиозной гулянкой в Стигийских болотах. Гулянка вылилась в драку, драка – в Эмпусу, которая заявилась к трону своего царя и, разя вином, с достоинством подала жалобу на Ламию: «Она сказала, что у меня ноги как у осла, и-и-ик!» Разбора своей жалобы Эмпуса не дождалась, известила мир о том, как она преклоняется перед грозным Владыкой, и громко зацокала копытами к выходу.
С третьего раза попала в дверь.
По берегам Коцита вдруг обнаружилось множество нимф. Раньше сидели в ивовых зарослях и не высовывались, а теперь принялись водить хороводы с визгом и пением. И вить ивовые венки. Воды несчастной реки сначала охрипли, пытаясь переорать пение нимф, но к третьему дню смирились.
К пятому воды стонали уже не с горестными, а с пошлыми интонациями.