Таинственный смешок звучит уже с потолка, хотя на потолке решительно ничего нет, кроме двух-трех летучих мышей. Да еще в фиолетовых и рубиновых отсветах мечутся тени.
– Отчего царь не смотрит на царицу? Отчего зол? Спросите у Гермеса. Если найдете, чем подкупить его – он может многое рассказать… из олимпийского.
Если поймаете – вот тогда спросите. Ибо Психопомп в последнее время неуловим: провожает жалкую горстку отловленных где-то теней до ладьи Харона и торопится побыстрее на солнышно. Туда, где, говорят, скоро грянет великий пир на Олимпе, такой, что даже Мойры притомились резать нити: мне судить почти некого…
Вестник старательно избегает Владыки – да и Владыка не менее старательно бегает от вестника: слишком велико искушение воззвать к хитроумию сына Майи, закончить все как воину, одним ударом: дочь – Деметре, мне – память о ненависти и свободу быть настоящим Владыкой, как братья.
Гипнос клятвенно обещает, что найдет, чем подкупить олимпийского вестника. Можно отдать Эмпусу. Как – зачем? А пригодится для чего-нибудь. Ну, или Ехидну («Ламию он задаром не возьмет, плачет много, да ее ж и не прокормишь!» – «О, Эреб и Нюкта, он назвал меня то-о-о-лстой…»). Тизифона старательно пересказывает, что слышала от подружки-Эриды: говорят, на Олимпе-то – совсем не редкость, когда царь зол и на жену не смотрит!
– Это ж, понимаете, Гера… От ее козней Лисса совсем с ума сходит: вон, и сейчас ее с нами нет, носится где-то, бедная. А еще говорят, что у нее то голова заболит, то устала она за заботами – вот Громовержец на нее и не глядит, по другим бегает! Потом-то у Геры голова перестает болеть. Она этих других – кого куда: Ио в корову превратила, Семелу Зевс сам из-за Геры спалил… вот Громовержец потом и злится на царицу!
Эмпуса молчит, только копытами постукивает: до нее еще не дошло, что это там Гипнос про то, чтобы ее Гермесу отдать… Ламия всхлипывает еще пуще, теперь уже о временах, когда они с Зевсом были любовниками. Сейчас детей своих вспомнит – после этого ее разве что моим двузубцем уймешь.
Нюхательная соль возле носа Ламии появляется из воздуха.
Трехтелая уже у очага – вешает бронзовый котел, наполняет молоком черной овцы из глиняного сосуда.
– Кто я, чтобы обсуждать Владык? – игривый и мечтательный шелест. – Всем известно, что в небесах и в воде не в чести постоянство: цари меняют женщин чаще, чем хитоны. Разве не всегда наш мир был исключением? Не хлопай крыльями, Гипнос, не сдувай огонь. Будь уверен, царь скоро навестит царицу…
Непременно, о Трехтелая. Как только золотая мерзость, засевшая в сердце, расплавится и вытечет наружу, оставляя холод после себя, – тогда непременно. Я, одержавший еще одну победу, войду в талам, чтобы владеть женщиной, которая мне принадлежит, и мне будет наплевать на то, насколько она меня ненавидит. Тогда занесенные на таблички Мнемозины слова: «Не хочу от тебя детей» поплывут воском и изгладятся из памяти… скоро. Я обещаю: скоро.