Вот только я не могу – владеть. Не научился. Вернее, пока не научился. Но сейчас мне еще рано, мне нельзя, потому что один только запах нарцисса – и пальцы сводит от жгучего желания коснуться, ощутить, забыть, обмануть самого себя тем, что мне хватит и того, что есть…
Это не я все-таки. Или все-таки это – слишком я? И если я болен – есть ли лекарство от этой болезни?
Обычно я избирал для прогулок каменистые пустоши Ахерона. Под плохое настроение расхаживал у Тартарской пасти, прислушиваясь: не сотрясаются ли железные стены? Еще был памятный уступ, несколько горных троп и гранатовые рощи на западе. Но в этот день я выбрал берег Леты.
Едва заметная радужная дымка над прозрачной гладью. Манящие пологие берега. Белые, начисто стесанные камни – яйца диковинных птиц. Кипарисы с выбеленными старостью и недостатком света стволами.
Падают к ногам шишки – мягко, без единого звука. На берегах Леты слышны только жалобы теней.
Ветка не колыхнется. Только ровные ряды стволов – будто специально высажены так, белеют частоколом в полумраке.
Веет прекрасным и жутковатым покоем. И вином.
Хотя вином – это, наверное, все-таки не из-за Леты.
Он появился внезапно и шел, приплясывая, среди белых кипарисов. Размахивая руками и ногами, потрясая какой-то трещоткой. Кощунственно нарушая здешнюю белизну яркой леопардовой шкурой через плечо и здешнее безмолвие – пением.
Пел он во всю глотку, и слуха там не было близко. Да и смысла в его песне – тоже.
Он шел – и виноградные лозы победно оплетали кипарисы, и с них начинали свисать тяжкие гроздья.
Длинные вьющиеся волосы прикрывали плечи и делали его похожим на нимфу, и фигура тоже была не мужественной, и улыбка – странной. И только когда он приблизился, наткнулся на меня и заорал «Хайре!» – всё стало на свои места.
– Ты безумец, – сказал я.
– Сам не красавец, – возвестил очередной сынок Зевса и плюхнулся на перепревшую иглицу. Икнул и извлек из-под шкуры призывно булькнувший мех.
«Выпьем?» – яснее ясного слышалось в бульканье.
Дурацкая выходила картина. Белое безмолвие кипарисов, зеленый плющ, юнец в золотистой шкуре вольготно расселся на мягком прахе. И я – стою весь в черном, как на поклон к господину явился.
Махнул рукой и присел напротив, попутно выудив из воздуха пару простых ясеневых чаш – раз уж пить, то не из бурдюка, что ли…
– Во! – просиял племянник. – Первая, стало быть, нормальная морда… ик! со своей тарой. Хотя и не красавец, но… ик… ма-ла-дец! Давай за веселье!
– Это подземный мир, – сказал я. – За веселье тут не пьют.
Гость, который вот уже семь дней опровергал это утверждение, икнул еще раз, огорчился, но спорить не стал. Поскреб кучерявую голову и призадумался.