Однажды в гололедицу бабка сильно расшиблась и вывихнула руку. Спасибо доктору Антону Павловичу, что жил напротив, пришел сам, вправил руку и перевязал. Сестра его Мария Павловна ходила навещать одинокую старуху, подолгу сидела с ней и что-то чертила в маленьком альбоме, а потом, расставив треножник, стала рисовать на беленом холсте бабкин портрет. Бабка сидела, занятая своими думами. Рисованию она не противилась.
Эти господа добрые, если такая блажь для забавы, так ведь не во вред это.
Пока портрет был не закончен, Мария Павловна оставляла его в углу, повернув рисунком к стене. Вечером при свете лампады бабка рассматривала свое изображение, вздыхала и улыбалась:
— Ох-ох-ох-ох... Грехи наши тяжкие, жизнь наша грешная...
Однажды в сенях раздался стук. Бабка встрепенул ась.
Кто бы мог быть в эту пору?
— Кого бог послал? — спросила она, приоткрывая дверь.
— Маманя, это я, Федор, отвори...
Ноги подогнулись, в ушах зазвенело. В оборванном бродяге с поседевшей бородой трудно было узнать сына.
— Господи, что с тобой сделали? — запричитала мать.
Тише, маманя. Бежал я. Весь белый свет прошел крадучись. Везде есть люди добрые, нигде так не боялся, а дома боюсь, как бы соседи не увидели.
Всю ночь просидели они, притаившись у печи. Федор рассказывал о своей жизни в Сибири, о далеком Тюкалинске, а мать вспоминала деревенские новости.
Новостей было не так уж много, потому что Федор был в курсе событий. За восемь лет сибирской ссылки он умудрился в четвертый раз навестить родную деревню, до которой было больше трех тысяч верст.
Пригнали его в Тюкалу и поселили в Кал-мыковской волости, в степной деревушке, сре-
ди озер и болот. Прожил он с год то в пастухах, то в работниках у мельника, а на вешнего Егория отправился с хозяином на ярмарку в Ишим. А там к пермским купцам нанялся в погонщики.
От Перми своя земля пошла, российская, а все же не ближний свет. Поздней осенью добрался он до Мелихова, изголодавшийся, застуженный, а дома побывать не пришлось. Встретился в Лопасне с кумом, тот угостил в трактире, а с хмельной головы и море по колено. Не домой сразу отправился Федор, а к старосте, укорить хотел, усовестить.
Пришлось сразу опять мерить шагами Владимирскую дорогу, сибирскую землю до проклятого тюкалинского болота. Хорошо запомнилась Федору каторжная дорожка, много советов выслушал он от этапных спутников и ненадолго задержался в ссылке, — весной опять пустился в дальний путь.
— Федор «Хорек» пришел, — со страхом шептали в каждой избе. Напуганный староста и трактирщик вызывали урядников, ходили вооруженными по деревне, устраивали засады. Федор скрывался в лесу, появлялся в деревне ночью, заходя только к верным людям. Иногда бабы оставляли ему за деревней, в заветном месте, хлеба и молока; бери — да ради бога не ходи в деревню.