На крыльце нашего дома вспыхнул свет.
— Ну! Кто бы мог подумать! — воскликнул папа.
Он развернул в грязи свою коляску и начал толкать ее к лебедочному подъемнику. Я тихо следовала за ним, не желая озвучивать причину того, почему мы оба так боимся места, которое называем своим домом.
— Никогда больше не сбегай, — заезжая на платформу, сказал мне папа.
— Никогда больше не буду сбегать, — согласилась я, скорее ради того, чтобы успокоить себя, а не его.
Платформа немилосердно заскрипела, поднимая его на крыльцо. По лестнице я взошла быстрее, поэтому подождала отца наверху, а потом помогла ему съехать с платформы.
— Гребаная развалюха, — пробурчал папа, отстегивая последнюю пряжку.
— Мама будет рада, когда узнает, что ты самостоятельно выбрался из дома.
Схватив за руку, папа бросил на меня проницательный взгляд. Хотя отец сейчас почти не работал, ограничиваясь починкой разного рода мелочей и выстругиванием из дерева детских игрушек, руки его до сих пор оставались грубыми и мозолистыми, такими же, какими они были сразу после того, как папа вернулся с передовой домой. Война никогда тебя не покидает.
— Не говори матери.
— Но…
— Я знаю, тебе кажется, что все это мелочи, но поверь мне… Не надо. Она решит, что это первый шаг на пути к большой цели. Сначала я буду покидать дом ночью, потом днем, а через некоторое время буду сопровождать ее на рынок, как двадцать лет назад. Твоя мама будет мечтать о том, что все образуется и станет таким, как прежде. — Его взгляд посуровел, а до того спокойный голос начал дрожать. — Мне никогда не станет лучше, Мара. Да и чувствовать себя я буду так же паршиво, как и сейчас. Я не хочу зарождать в ее сердце несбыточные надежды. Ты меня поняла?
Лучше, чем ты думаешь, папа.
Он прекрасно понимал, насколько сильно несбыточная надежда виновата в случившемся с Гизой, поэтому смягчил свой тон:
— Хотел бы я, чтобы жизнь была другой.
— Я тоже.
Несмотря на царящий на чердаке полумрак, я все же смогла разглядеть покалеченную руку Гизы. Обычно сестра спала, свернувшись калачиком и укрывшись тонким покрывалом, но этой ночью Гиза лежала на спине. Раненая рука — на возвышении из вороха одежды. Мама заново наложила шину, улучшив то немногое, что сумела сделать на месте я. Повязка была свежей. И без света я знала, что бедная ручка сестры сейчас представляет собой сплошной фиолетовый синяк. Сон Гизы был тревожным. Сестра беспокойно ворочалась во сне, а вот рука ее лежала неподвижно. Видно, и во сне она болела.
Мне захотелось к ней потянуться, но как я смогу смягчить боль, причиненную событиями минувшего дня?