Соледад отдала рапиру старику – правильным движением, чтобы его ладонь охватила гарду. Он стремительно схватил оружие, потянул на себя так, как тянут длинный клинок из ножен. И Соледад поняла, что этот элегантный старик – уже малость не в своем уме.
Никто не застрахован от безумия, а это еще и потому показалось Соледад страшным, что старик был из ее мира – из мира сцены. Ежедневно влезая в чужую шкуру и примеряя на свою разболтанную психику чужие страсти, спятить недолго: Соледад знала, как спетые подряд с полной самоотдачей десять романсов о несчастной любви приводят в пасмурное настроение, когда из памяти вылезают все скопившиеся гадости. Возможно, танец не так отравляет душу, возможно, и балетная музыка не столь располагает к сожалениям о несостоявшейся жизни. Но понять человека, рассудок которого пошатнуло искусство, Соледад могла.
Она положила руку ему на плечо, желая сказать: все в порядке, ничего плохого не случится. И сквозь старый пиджачок, сквозь тонкий серый свитер ощутила короткие тупые шипы. Это не была худоба старого астеника, это было иное, человеческие кости не могут так выдаваться…
Соледад, убрав руку, отступила под защиту крепкого округлого плеча своего спутника и даже прижалась к нему. Георгий обнял ее почти невесомо. И, как она безмолвно потребовала, быстро вывел ее из этой комнаты, оставив там и деньги, и рапиру.
На улице жара показалась ей радостной и райской.
– Итак, у тебя теперь есть рапира Тибальда, – сказал Георгий. – В сущности, я мог забрать ее к себе, но ты хорошо придумала.
– Кто это? – спросила Соледад.
– Артист балета на пенсии.
– Он что-то из себя представлял?
– Боюсь, что нет.
– Как ты нашел его?
– Случайно. Хотя случайность какая-то роковая. После того как ты пела про шпагу жениха, я несколько дней вспоминал почему-то дуэли, «Трех мушкетеров» даже сел перечитывать. У меня в голове застряла дуэль, – усмехаясь, объяснил Георгий. – И вдруг я вспомнил… Когда-то был у меня приятель-балетник, нет, не голубой, среди них много просто хороших ребят. Он мне рассказывал эту историю про Тибальда и Меркуцио. Ну, главное было – все вспомнить, а остальное – дело техники.
В последних словах Георгия было что-то неточное, недостоверное, скрывающее ложь – как ее прячут за словами «ну, это тебе знать необязательно». Однако Соледад в общепризнанной правде и не нуждалась. Она хотела понять старика и его логику вне рассудка.
– Любопытно, – произнесла она. – Должно быть, Тибальд – его самая главная роль, ничего лучше за всю жизнь не было.
– Да. Ты же видишь – длинный, тонкий, непрыгучий… – Георгий помолчал, словно прислушиваясь, а к чему – неведомо. – В каждой балетной труппе есть такие – на роли, где нужно красиво ходить и руками галантность изображать. Без них тоже нельзя – в каждом классическом балете обязательно есть король или еще какой герцог, или хоть испанский гранд.