Эта жестокость была бессмысленна, и никакой цели кроме демонстрации силы не несла. Я приняла и эти правила игры, тем более что другого не оставалось.
Так прошла ещё неделя, пока в один из дней меня опять не вывели из камеры-палаты.
Глаза оставались завязанными недолго, лишь на то время пока шла в сопровождении по коридорам, а после стоило мне вдохнуть полной грудью воздух и осознать, что я на улице, повязку содрали, заставив зажмуриться от непривычной белизны и света вокруг.
Выпал снег!
Несколько минут я приходила в себя от понимания, что за то время, пока я здесь почти наступила зима.
Второй мыслью меня посетила безнадежность своего положения. Мне позволили быть без повязки, но при этом отвели в некое подобие внутреннего двора здания.
Коробка метров тридцать на тридцать. Обшарпанные стены, окна с решетками, серость и уныние вокруг. И даже чистота снега не радовала, лишь убивала холодом.
Бежать отсюда было некуда.
Ноги сами подкосились, и я рухнула, стукнувшись коленями о землю. Меня тут же подхватили руки надсмотрщиков.
Злобная докторесса, возникшая на горизонте, приказала оттащить меня обратно в палату, и весь день до вечера я прорыдала.
Пожалуй, я вообще рыдала впервые за последние годы, но понимая, что врежу этим ребенку, усилием заставила себя перестать. Собрала волю в кулак и стёрла с лица слезы.
Словно в награду за мужество на следующей день меня ждал очередной сюрприз.
Меня опять вели по бесконечным коридорам и кажется все по тому же маршруту, что и вчера. Но чем ближе я была к внутреннему дворику, тем больше ударов пропускало сердце.
Я слышала голоса. Женские. Много. Тихие и громкие, несмелые и возмущенные. Молясь, лишь бы это не оказалось галлюцинацией, я терпеливо шагала, куда подталкивали надзорщицы, и только когда она сдернули повязку, я впервые за месяцы улыбнулась.
Здесь были люди.
Женщины, разных возрастов. Около десятка. Они о чем-то переговаривались. Неуверенно озирались по сторонам, кто-то ощупывал руками снег, гладил его словно котенка и казалось был рад даже его холоду.
Но стоило мне появиться перед глазами пленниц, как все разом замерли, затихли и уставились на меня. А точнее на живот.
Я видела, как дергается горло у каждой из моих сотюремниц, когда они нервно сглатывали, а в глазах мелькает страх и бесконечная жалость.
“Иллюзорницы! – догадалась я, – те самые. С даром и хотя бы одной рожденной дочерью.”
Первое время нам почти не разрешали общаться. Если можно назвать общением их попытки заговорить со мной. Отвечать я не могла, по-прежнему играя роль немой, но очень внимательно слушала все, о чем они общались между собой.