«Вы у Австрийца спросите!» — Человек в очках показал пальцем на своего соседа, который сейчас вынужден был жалостливо улыбаться всему автобусу. Австрийца внимательно разглядели, кто-то даже оглянулся, чтобы пожать ему руку.
«А что этот Австрияк? Его дедуля здесь, видать, в своё время наделал делов, — сказал Мужчина с усами, о котором с точностью можно сказать, что у него есть дача в посёлке для отставных военных. — Австрийцы тоже в вермахте служили, забыли, а? Ещё и добровольцами записывались. Семьдесят лет родину после них отреставрировать не можем. А что, не так? Пусть расскажет».
«Господа! — укоризненно проговорила Женщина из турбюро, которая сидела у дверей. — Господа, вы же взрослые люди! Мы уже почти приехали!»
Темно-красные стены, забытые на желтом холме, тени на них, быстрые, бесшумные, как монахи, которые подобрав полы и опустив капюшоны торопливо прошмыгивают возле самой земли. Говорят, они прожили вместе уже шестьсот лет: этот замок, эта туча, это солнце.
Где-то мы такое уже видели. В каком-то научно-популярном сне.
«Девушка, а вы одна едете? — наклонился к молчаливой женщине в белом веселый, пёстро одетый бородатый Блондин, который смотрел на неё всю дорогу. — Давайте я ваш рюкзак…»
Она посмотрела ему в глаза и улыбнулась, но промолчала. Улыбка его ободрила.
«Я говорю, давайте я ваш рюкзачок того, — нависал он. — Того, на полочку».
«Зачем?» — спросила она, снова усмехнувшись. Тонкая, застывшая, одолженная где-то улыбка. Блондинчик поднялся с места, расправил плечи, ухватился за полку двумя руками, как будто собирался на ней подтянуться.
«Ну, а чего вы сидите, это самое, как мужик, ноги расставили, — сказал он, облизав губы. — Вам же мешает, я же вижу. Я за вами, это самое, всю дорогу слежу, глаз отвести не могу».
«Почему?» — снова спросила она, равнодушно окинув взглядом его мясистое, розовое, со светлой щетиной лицо, которое придвигалось все ближе. Теперь она чувствовала его дыхание — заинтересованное, грубое, живое, свежее.
«Потому что вы на бабочку похожи, — засмеялся он, обнажив зубы, каждый из которых приглашал к общему смеху, а дальше уже как пойдет. — Не обижайтесь, девушка. Вас как зовут?»
«На бабочку? Почему?» — спросила она, оборачиваясь к нему, на этот раз без улыбки. Её соседка ела Блондина глазами.
«Что вы всё зачем да почему? — обиженно сказал он. — Вы держитесь ко мне поближе, говорят, в замке привидения водятся. И подземные ходы есть. Тёмные такие… Не верите — спросите у нашей главной. Эй, госпожа как вас там! Госпожа Отецкая!»
Голова индейца приближалась. Вот уже и птицы на стенах видны, и широко открытый рот — туда они пойдут послушной вереницей, доставая из карманов и сумок свои телефоны, разворачивая ладони, как бутерброды. Почему индеец, какой ещё индеец? Может потому, что фамилия Женщины из турбюро — у неё на бэдже написано — и правда Отецкая, почти что Ацтекская; а может потому, что название ближайшей к Замку деревни, которую мы только что проехали, Михалины — почти что Мескалины, так мне прочитались эти несчастные белые буквы, мелькнувшие на синем указателе — белые клочки облаков на отколотом куске неба. И вокруг какая-то Ацтеччина, уцелевшая в омутах реконструкций и аграрных модернизаций. Белые камни, небо синее, звонкое, напряжённое. А на нем узорчатые, взбитые, как подушки, холмы облаков… Такое чувство, что ты здесь уже бывал когда-то. В прошлой жизни.