«Я хочу, — закричала вдруг Виталикова жена. — Я три дня здесь мучилась, мысли всякие лезли в голову! Не хочу мыслей! Я счастья хочу! Нормального, женского! Будь ты проклята, ведьма!»
Она подбежала к Михаилу Юрьевичу и выхватила у него факел. Тот ухмыльнулся: «Бой-баба! Коня на скаку остановит!» И отошел, чтобы искры не долетели. Виталикова жена неумело ткнула факелом в солому и бумагу, ткнула ещё раз, она ещё никогда не сжигала ведьм, но огонь послушался женщину и занялся: снизу, медленно, но уверенно.
Я закричал, все рассмеялись. Я не мог этого видеть и поднял голову к небу — тёмному, в строгих звёздах прямоугольнику, что открывался над нашими головами с замкового двора. И, не веря своим глазам, увидел в освещённом окне башни женскую фигуру. Лихорадочно я перебирал варианты, кто это мог быть. Люба? Аленький Цветочек? Восставшая из мертвых Джек Потрошитель? Царонг? Немона Лиза? Кто?
Огонь занимался всё более уверенно. И тут Босая засмеялась как настоящая ведьма — хрипло, торжествующе, презрительно и победоносно. И будто подчиняясь её смеху, с неба обрушился дождь.
Откуда ни возьмись, невероятный, неожиданный, не подчиненный никаким законам, просто с чистого звездного неба, он повалил всё, что нагородили во дворе люди и женщины, он лупил их по головам, словно резиновыми дубинками, он разгонял эту демонстрацию человеческой справедливости, бил тысячей водометов по толпе, которая только что раздувала свои носы, забавляясь расправой. Гроза прибивала людей и женщин к булыжному дну двора, валила их на колени, они ползли кто куда, спасаясь от этой напасти, а я бросился к Босой, поднял брошенный кем-то нож и перерезал веревки. Избитые дождем, все в синяках мы пробежали по замковым коридорам — и я всё тянул за собой Босую, чтобы быстрее привести в безопасное место, а она не слушалась и смеялась, и тянула меня к лестнице. Наконец я сдался и позволил отвести меня в какие-то незнакомые покои. Один угол, второй, ниша, и ещё тёмный угол, лестница, дыра в стене, камни, камни, камни, каменный мешок и…
Розовые двери.
«Ну, прощай, — сказала Босая. — Мне, наверное, пора. Спасибо за приятно проведённое время. Да не плачь ты, придурок. Иди к своим, тебя, наверное, уже ищут».
Она поцеловала меня так грязно и неприлично, поцеловала, как пьяная проститутка, отдаваясь вся, от крови между ног до последнего волоска, что мне стало ясно: больше мы не увидимся. Мне не было места в её завтра. Мне вообще больше не было места.
Нигде.
Накинув на белое платье тьму, она ушла в свою ночь, по-девичьи, украдкой — как уходят в вечернюю сирень те, о ком ты никогда бы не подумал.