Я проснулся на рассвете оттого, что на меня кто-то смотрел. По комнате плавал сонный дух немытых человеческих тел. В углу всё так же валялся, тихо постанывая, Шпецль. Пришлось хорошенько продрать глаза, чтобы получить наконец достаточно чёткую картинку, в центре которой находился восседающий за столом Михаил Юрьевич, на удивление бодрый и очень живой, мистическим образом похожий в утреннем свете на портреты властителей Замка — будто за ночь ему успели сделать пластическую операцию. Он не мигая уставился на меня: «Спите, — сказал он сердито. — Спите, спите… Да, блядь, всю историю проспите нахуй».
Я прикрыл глаза, но Михаил Юрьевич схватил меня за плечо. Пришлось подняться, чтобы сбросить эту по-отечески властную руку. Я осоловело смотрел на него, а он барабанил пальцами по столу.
«Оружие… Оружие! Здесь же оружия на одних стенах столько, что каждому в руки по две единицы можно дать. И тогда гестаповкам саблей по голове, в коридор и потом всех под корень. Мне бы топор хотя бы — рука не дрогнула бы. А внизу арсенал. Вот бы туда пробраться. Рискнешь, сынок?»
«Не-а, — сказал я, постаравшись вложить в голос как можно больше шляхетской лени. — Я спать хочу».
«Вот все вы такие, бульбаши, — глянул на меня Михаил свет Юрьевич. — Потому и сидите в говне, что только спать да бульбу жрать умеете. Потому и приходится шевелиться мне, отставному вояке, чтобы и к вам история пришла. Да ты знаешь вообще, почему я здесь? Мне спешить надо. Потому как история стоит. А история не хер, чтобы стоять. Историю делать надо. Валить под себя и делать… Делать!»
И он снова грохнул кулаком по столу, и получилось очень музыкально: барабанный бой пальцев и потом этот короткий вагнеровский шум. От такого утреннего гимна зашевелились остальные. С безумным видом поднялись с пола Павлюк и Рыгор, вылез из-под жены Виталик, громко чихнул немец.
«Гутен морген! Я с вами согласен, дядя Миша, — выполз из-под стола Тимур. — Надо что-то делать».
«Все потому, что бабам слишком много воли, — сказал Виталик. — И начинается: пуси райот, баба на мужика ревёт, фемены всякие. Я по ящику смотрел. За бабами глаз да глаз нужен. Вот моей никогда такая фигня в голову не придёт: на цыцках фломастером матерные слова писать».
Он погладил жену по голове и ущипнул за сосок.
«Горела Ганна, — фальшиво запел Тимур, приглаживая волосы. — Ой, горела… горилла Ганна. Вот хорошее имечко для наших сучек. Я бы нашу Немону Лизу так назвал: горилла Ганна. А что, ей подходит. Эй, горилла Ганна! Кофе хочу! И, это самое, в туалет всем пора».