«Царонг вот тоже нарушила твой приказ», — сказал я мстительно.
«Царонг? — удивилась Босая. — Она очень устает здесь, вот бы её в башню, а меня — на пост. Но она не говорит ни по-нашему, ни по-вашему… Если честно, она совсем не говорит…»
Она помолчала.
«Я убедила её пойти с нами, когда поняла, что Царонг хочет повеситься. Повеситься на берегу Свислочи, напротив ресторана «Пекин». Хочешь знать, почему?»
«Нет, я хочу знать твою историю, — сказал я. — Твою, а не этой царственной Царонги. Я не уйду отсюда, пока не узнаю Твою Историю».
«Как ты думаешь, что общего у нашей Царонг и Олимпиады-2008? — отмахнулась от меня Босая. — Ну вот, ты даже не знаешь, где была та Олимпиада. Как таких можно брать в заложники? Говорила мне Аленький Цветочек, давай Академию Наук захватим, а не этот долбаный Замок, где культурных людей днём с огнем не сыщешь…»
«Ты серьезно?» — спросил я.
«Ага, — Босая с интересом прислушалась к звукам, что доносились из нашей тюрьмы. Оттуда снова звучала песня, её тянули хором, причем, кажется, все заключенные, даже женщины. — Серьезно. Олимпиада была в Пекине. У наших друзей, в Китайской Народной Республике. Перед тем, как в Пекин начали приезжать все эти спортсмены, птенцы инкубатора имени Кубертена, тибетцы начали протестовать. Они молодцы, весь мир должен знать, что делается в мирной олимпийской стране и чем занимаются в свободное время китайские физкультурники. Ведь Царонг уже сидела в тюрьме за то, что организовала курсы тибетского языка. Своего родного языка. Накануне Олимпиады её арестовали и три месяца продержали в концлагере для дикарей. Там её били, каждый день били так, чтобы она не могла иметь детей, потому что контроль рождаемости — это важно, таков закон, а мы должны уважать чужие законы, какими бы они ни были, правда? Страна, где проходит Олимпиада, не может быть несправедливой, так? Спорт вне политики! О спорт, ты мир… и так далее!»
«В Германии в 1936-м…» — начал я, но Босая раздраженно прервала меня: «Опять ты со своей Историей! Что ты знаешь о настоящей истории… А потом Царонг выпустили — и она поехала к нам строить заводы, так как считалось перевоспитанной и обещала больше никогда не говорить на родном языке. В Беларуси Царонг понравилось. Однажды Царонг пошла в лес возле стройки, обычный беларусский лес…»
«В Германии в 1936-м…» — снова начал я, но Босая осекла меня одним взглядом и продолжала рассказывать о Царонг — так, будто это была её сестра: «Обычный беларусский лес… Царонг, нашу Царонг без царя в голове нашли трое беларусиков, подумали и изнасиловали. Потому что они решили, что она китаянка и приехала рожать здесь китайцев, этакая курица-несушка, которая каждый день будет откладывать в Смолевичском районе по пять китайских яиц, и бедные беларусские мужички не смогут угнаться за китайской несушкой! Беларусики выполняли патриотический долг: если уж здесь должны рождаться китаята, то пусть хотя бы на три четверти наши, с балтским, блядь, субстратом! Царонг не верит, что где-то в мире ещё есть место, где она могла бы укрыться от насилия. Я дала ей это место. На три дня, но Замок принадлежит ей. Ей, слышишь?»