«Да, — ответил я мрачно. — Я понимаю. Но она осталась жива, твоя Царонг, а здесь всё может закончиться большой кровью. Ты слышишь, что делается наверху?»
«Слышу, — сказала Босая. — Завтра наш последний день в Замке и последняя ночь. Они сказали, что дают нам три дня. Потерпи, это быстро закончится. И мы все куда-то вернемся. И ты, и я, и Глюмдальклич. Видишь, я запомнила её имя. А наше с тобой кино, то, с флагом, им, кстати, понравилось… Так что поздравляю, Грыльдрых или как тебя там, книжная твоя душа».
Только теперь мне пришло в голову, что мы не называем друг друга нашими настоящими именами. Как в том стихотворении. Кому принадлежит мое имя? Не мне. Это было и правда как-то неважно. Настолько неважно, что я засмеялся. Она поняла мой смех по-своему: «Это была неплохая история, про Глюмдальклич и великанов».
«А в какую школу тебя перевели тогда из нашей, — спросил я и тут же спохватился. — Нет, я не спрашиваю номер, просто… Это была нормальная минская школа, в самом центре?»
«А что?» — нахмурилась Босая, требовательно разглядывая мое лицо, услужливо освещённое луной.
«Что ты делала вечерами в той новой школе? Темными сиреневыми вечерами в мае, когда учиться так не хочется, а хочется туда, в сирень, под тусклые фонари?»
Скажи мне только это, прошу, и я пойду назад, к людям и женщинам. Только это. Признайся, что это твои ноги танцевали тогда на выщербленных дорожках под другой луной, над другими, не надо мной? И носки туфелек касались их перепуганных ребер? Что это твои ноги били в самое гнездо боли?
И тогда она поцеловала меня. Поцеловала так, будто ударила прямо в пах. Будто этим точно отмеренным ударом выбила старый надоевший зуб. Я почувствовал её злые губы, почувствовал её нетерпеливый язык, запах крови изо рта. Её рука схватила мою — и мы побежали в башню, и тьма расступалась перед нами, как стража, как дорога, сложенная из горячих камней. Босая. Босая, сама себе бес, босая девка без царя в голове, вольная плётка, которая наказывает каждого, кто ей попадётся.
Встречать тебя в сумерках, в коридорах узких улиц, на пешеходных переходах, в переходных периодах от конца всета до конца света. Держать тебя за руки в холодных автобусах посреди безнадежности и голосов ни о чем. В хрущёвках, похожих на небоскребы, в городах, похожих на вокзалы, между заложенных страниц книг, в старых одеждах, которые обвязывают шнурками мой лоб и сжимают меня до размеров слова.
Вызвать тебя из небытия, навлечь на себя беду.